Зоран Чирич - Хобо

Невероятно, как изменяет человека направленный на него пистолет. Никша впал в тотальный пиздострадательный транс. Он заклинал меня, стоя на коленях, дрожал и нес полный бред. Он так лил слезы, что я не уверен, видел ли он меня сквозь них. Я почувствовал невероятное утомление, как будто он сидел у меня на груди. «Ну, что, жив рок-н-ролл?!», пронеслось у меня в голове. Я не очень хорошо понимал, к кому обращен этот затрепанный вопрос, и мне стало еще грустнее. Крикливый болван. Пришлось сунуть ТТ ему в глотку. Чтобы не волновать граждан лишним шумом. Я не собирался любоваться его унижением, не собирался над ним глумиться. Я спустил курок. Послышался искаженный звук выстрела. Типа, как если уронить на пол электрогитару во время фидбэка [39] Фидбэк [англ. feedback] — звуковой эффкект, основанный на взаимовлиянии усилителя и электрогитары. Характеризуется типичным "воющим" звуком. . Прилизанный теперь уже не выглядел несчастным. Мне он показался очень, очень озадаченным. По-хорошему озадаченным, именно так, как должен выглядеть только что умерший человек. Я вытер ствол пистолета об его футболку кремового цвета и рванул к «вектре». Равнодушная и всегда готовая немецкая машина. Я медленно доехал до первого поворота, а потом ударил по газам. Мы с ней полетели вперед, безо всякой паники, и вскоре мягко приземлились на парковке возле клуба.

Я вернул Томи ключи, обменявшись с ним несколькими фразами, чтобы соблюсти ритуал, обусловленный природой его работы. Я рассказал, как изворотливость Джоцко заставила меня ввалиться прямо к нему домой, так как у меня началась аллергия от долгого ожидания в его аптеке, и как мне пришлось пить чай из душицы и зверобоя с его женой — продувной старой бестией, которая бы скорее мне дала, чем рассказала, где найти ее мужа. Да, она была еще изворотливее, чем сам Джоцко.

«Ну, ты ей хоть вставил?», спросил меня Томи. Он был в меру поддатый, и его глаза поблескивали, фиксируя каждое движение привидений, мотавшихся вокруг стойки.

«Да у кого на такую встанет?», спросил я у разгоревшейся фантазии Томи. Он поперхнулся от смеха, глотая выпивку, вытер рот и произнес тоном мудреца: «Вот я и говорю, что может быть хуже старого чистоплюя».

«Не только старого, но и богатого », поправил я его, поднимая стакан. Он сочувственно чокнулся со мной, и мы сделали по глотку. «Ладно, пусть этот осел поиграет в кошки-мышки», выпивка привела меня в хорошее настроение. «Процент все равно растет».

«Деваться ему некуда», подытожил Томи, «разве что под землю».

Логика была на нашей стороне, и мы имели полное право хлопнуть еще по одной. Потом распрощались как почтенные граждане. Мое расписание оставалось в силе.

Старая добрая ходьба пешком, снова. Единственный способ остаться наедине с собой, услышать движение своей крови от пяток до темени, очистить голову и живот от всяких примесей, чтобы подумать о том, что было и что будет. В как попало освещенном уличном мраке я был единственным, кто просто шел . Остальные прохожие рыскали в поисках тех, кто оставил их в покое. Как до такого доходят?

Когда я дотопал до логова Кинки, было половина одиннадцатого. Довольно рано и для нее, и для меня, но мы, каждый сам для себя, опередили ночь. Я со своими важными делами разделался, так что для меня они больше не были важными, а Кинки как раз сейчас накачивалась дымом и пивом. Работала над собой.

Я выбрал пиво. Видак был включен, и я тоже включился. Мы смотрели фильм, в котором главный герой-мужчина, говорил: «Как бы низко ты ни пал, у тебя все равно есть выбор — поступить правильно или поступить плохо». Главный герой-женщина, со своей стороны, говорила, что «средний вес пениса в обычном состоянии — семьдесят грамм, а при эрекции — сто тридцать», на что главный герой-мужчина, старательно играя фатализм, спрашивал: «Ты готова?». При этом оба из кожи вон лезли, чтобы зрители воспринимали их как героев, которые не тратят свои жизни на любовь. Они уверены, что это именно то, что делает их героями .

«Фильмы становятся все более буквальными», Кинки поддерживала киногероя-женщину. Я был озабочен тем, как бы мое пиво не стало теплым, и поэтому не сказал ничего. Мне не хотелось, чтобы пиво, которое я пью, потеряло нужную температуру и приятный вкус. Кинки продолжала перечислять свои умозаключения: «Все было хорошо, когда мир разделялся на поп и рок. Была линия разграничения, и ты мог перейти на другую сторону, ничего не напутав. Потом поп заглотнул рок, и началась полная шизофрения. Мир превратился в безликую путаницу. Не знаю точно, когда это произошло, но это произошло». Я думаю, это она комментировала Трики, музыка которого проникала в наши стены, не обращая внимания на нас двоих. Где-то я прочитал, что Трики — негр-гермафродит, который все свои миксы посвящал матери и утверждал, что Бог придумал новые наркотики для новых людей.

«Важно, чтобы что-то происходило», сказал я и рыгнул, совершенно твердо уверенный, что ничего не произошло.

«Как они не понимают, что промывание человеческих мозгов это давно приевшаяся фишка?», Кинки удивлялась собственным диагнозам.

«Человеческий мозг слишком грязен, чтобы можно было его отмыть». Я помогал ей запутываться в парадоксах, чтобы она как можно скорее утомилась и перешла на внутренние темы. Причин для беспокойства не было. Ее сумасхождение меня с ума не сводило. Она умела играть спектакли и без публики. И не требовала ничьей помощи для того, чтобы заползти на вершину своего тобоггана, даже если его повороты очень опасны.

Да. У Кинки был солидный «пробег». Это был по-честному пройденный путь. Я часто думал, что ее жизнь была ни чем иным как прокорчевкой дороги в джунглях. Себя я к числу жителей ее джунглей не относил. Я хочу сказать, что жил я не с ней, я жил у нее. Постоянный компаньон и временный жилец. Поэтому мы переносили друг друга без труда. Большую часть времени я, как и ТТ моего отца, стоял на предохранителе. Кинки не настаивала, чтобы я участвовал в ее домашних развлечениях, но я добровольно «сотрудничал», как выразился детектив в фильме, который мы посмотрели в тот вечер.

Вот так, под сказанные и несказанные слова элегантно скользили пиво и ганджа, не соприкасаясь друг с другом. Черные чернила писали свой ночной дневник, не боясь, что какая-то из тайн когда-нибудь просочится, ведь никаких тайн и не было. Кроме телефонных звонков, которые пробивались сквозь сон, нафаршированный медленноиграющей музыкой. Мы прислушивались к этому звуку, очень, очень неподвижные, но разбуженные. Звонки повторялись и повторялись, еще более упорные, чем самая примитивная ритм-машина. И они не прекращались, пока мы не осознали, что это не может быть музыкальным эффектом или ошибкой в миксе.