Лоренсо Сильва - Нетерпеливый алхимик

— Василий Олекминский? — спросил я, выбрав из своего запасника самую строгую интонацию.

— Слушаю вас, — ответил он, все еще недоумевая.

Его приятель уставился на Чаморро, а в глазах блондинки проклюнулось что-то вроде любопытства: она смотрела на меня, как смотрят на насупленную мордочку хомячка, которого вдруг поднимают за задние лапки.

— Гражданская гвардия, — представился я и показал Василию удостоверение. — Не могли бы уделить нам минуту внимания? Мы хотим задать вам несколько вопросов.

Блондинка резким движением расцепила свои невообразимо длинные и невообразимо бледные с синими прожилками ноги и испуганно откинулась назад. Жалкий триумф, но, отдавая дань справедливости, я вынужден признать, что добился его не столько своей находчивостью, сколько трусостью противника, тем не менее он меня воодушевил на дальнейшие действия.

— О чем ты хочешь меня спросить? — поинтересовался Василий. Он говорил с сильным иностранным акцентом.

— Об Ирине Котовой.

Василий резко помрачнел. Я воспользовался заминкой и несколько секунд украдкой наблюдал за поведением блондинки, но она еще не опомнилась от страха. Парень за столом опасливо глянул на Василия.

— Не надо так пугаться, — заверил я. — Мы только хотим развеять кое-какие сомнения.

— Вы ее нашли? — спросил Василий с неожиданной тоской в голосе.

— Может, отойдем в сторонку?

— Что с ней произошло? Отвечай!

На его лице появилось выражение непритворной мольбы, и если он ломал комедию, то добился желаемого эффекта. Глаза подернулись слезой, хотя у меня возникли подозрения, что тут не последнюю роль сыграло количество выпитой водки. Я почувствовал за спиной чье-то присутствие и, обернувшись, увидел темноволосую девицу, которая только что вернулась с танцплощадки и вся лоснилась от пота. Она буравила меня сердитым взглядом и через ее руки, покрытые перламутровыми капельками влаги, я увидел, как к столику подходят трое остальных девиц. Вскоре на меня уставилось четыре пары глаз, искрящихся всеми оттенками радужной оболочки — от светлого, подернутого матовой дымкой, до темного, как ночной океан. В этот момент мое вздорное подсознание отдало приказ втянуть диафрагму, да так резко, что я едва не задохнулся. Однако смог взять себя в руки и расслабиться, крепко выругавшись себе под нос.

— Лучше поговорим наедине, сеньор Олекминский, — настаивал я.

Пока мы удалялись от оставшейся за столиком компании, я успел уговорить свой живот вести себя прилично, но действовал исключительно лаской. В конце концов, он является полноправным членом моего организма и может на свой лад выражать восхищение при виде такой неописуемой красоты.

После «Распутина» у меня в ушах стоял такой страшный шум, что я временно потерял способность воспринимать окружающие звуки, в том числе собственный голос. Повысив его до крика, я предложил Василию пойти на открытую террасу уличного кафе, видневшуюся в конце приморского бульвара. Он кивнул с тем же выражением обреченности и подавленности, которое появились у него на лице, когда мы объяснили ему цель нашего визита в клуб, и поплелся за мной с поникшей головой, не вынимая рук из карманов. Мне было странно и отчасти неловко шагать рядом с этим великаном. Его голубая переливающаяся металлическим блеском майка уныло повисла на мощных плечах и казалась карикатурно-уродливым атрибутом балаганного шута.

Мы сели, Василий вытер глаза своими ручищами и поднял на меня испытующий взгляд.

— Выкладывай, не томи, — попросил он.

— Боюсь, у меня плохие новости, — начал я издалека. — Прежде всего, должен вас предупредить: информация носит гипотетический характер, несмотря на основания считать ее близкой к истине. Однако, повторяю, это всего лишь версия, и вы нам нужны для того, чтобы ее подтвердить или опровергнуть.

— Она мертва, — прошептал Василий чуть слышно, но я понял его по движению губ.

— Может быть, и так. Мы обнаружили труп со сходными физическими параметрами далеко отсюда, в Паленсии. По заключению эксперта, предположительное время смерти вполне сопоставимо с датой исчезновения Ирины.

Далее произошла непостижимая вещь, заставившая нас с Чаморро опешить от изумления. Гигант согнулся пополам, закрыл лицо руками и безутешно разрыдался. Через полминуты он сложил их перед собой, будто в молитве, а сам поднял глаза к небу и исторгнул жалобный стон, в котором слышались произносимые на чужом языке слова. По его щекам катились слезы, геркулесовские мускулы дрожали как листья на ветру. Мы растерянно молчали, ожидая, пока он не успокоится и не преодолеет душевную боль. Наконец, всхлипывая и вздыхая, он проговорил:

— Я все это время предвидел несчастье и как в воду глядел. Ирина не могла уйти от меня просто так, не объяснив причины.

— Есть маленький шанс, что это не она, — повторил я.

— Она, я чувствую, — возразил он, покачав головой. Потом прижал ладонь к груди и добавил: — Вот здесь, внутри.

— Вероятно, вы догадываетесь, почему мы к вам обратились. Нам понадобится ваша помощь для ее опознания.

— Она… в плохом состоянии? — запинаясь, спросил он.

Я опустил глаза и ответил, подбирая щадящие слова:

— Опознание будет нелегким, тело слишком долго пролежало в земле.

— Но… Отчего она умерла?

— От пулевого ранения, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

— Нет, твою мать, не верю! — взорвался он и яростно стукнул кулаком по столу, едва не расколов его пополам.

Я наблюдал за Василием. Несмотря на несуразную манеру одеваться, он, безусловно, принадлежал к числу натур с огромным обаянием. Наряду с физической мощью, в его поведении была раскованность, присущая уверенным в своей неотразимости красавцам. Она ощущалась в непринужденных жестах, в кошачьих движениях гибкого тела, в повадке время от времени поглаживать себя по рукам и бицепсам. Многие из тех, кого природа обделила прирожденной естественностью, пытаются повторить ее в неуклюжей, вымученной форме и выглядят совершенными идиотами. Напротив, в Василии все чувства проявлялись спонтанно, а потому внушали расположение. От него исходил мощный заряд энергии. Его слезы и горе, которые он даже не дал себе труда скрыть или хотя бы не обнажать до такой степени, выдавали внутреннюю импульсивность, сравнимую лишь с той яростью, с какой он минуту назад ударил по столу. Я вспомнил, что ему всего двадцать семь, то есть на десять лет меньше, чем мне. Подумать только — такой великан, а младше меня! Разум отказывался принимать разницу в возрасте, причем не в мою пользу, тем не менее я не находил иного выхода, кроме как сделать над собой усилие и достойно исполнять отведенную мне роль.