Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Отпечатки убийца стер, — вставил Игорек, — это понятно.

— А мне, например, непонятно, — заговорил Василий Васильевич. — Если ее в доме убили — как же сестра не слышала? Какую-нибудь муху прихлопнуть — и то шуму. А человека? Если же ее кто-то в окно живую тащил, отчего она голос не подала? Непонятно. Что-то ты, Вер, знаешь, да все не то.

— Все точно так и было, честное слово! — закричала Верочка, покраснев с досады. — Отпечатки стерты и обувь на месте. И собака служебная только на Свирку милицию и привела. Туда сестры каждый день ходили, жарища жуткая стояла. Там у них место свое было в кустах. Собака привела, а ничего не нашли. Все берега облазили, и рощу, и луг, и кладбище наше… я уж не говорю о самой даче. Нигде ничего! Ее убийца куда-то далеко занес.

— Да убил-то он ее где? — перебил бухгалтер нервно.

— Вот что я думаю, — заявил Игорек. — Убийца был ее знакомым, иначе она бы шум подняла. Ночью у них свидание было назначено. Она открыла ему окно, он влез. Ну, конечно, все по-тихому, чтоб Анна Павловна не услыхала. Тут он ее усыпляет каким-нибудь наркотиком… может, они вино пили. Усыпляет, делает свое дело и убивает. Затем пугается и тащит…

— Во нагородил! — восхитился Василий Васильевич. — Запомни, дружок, на будущее: если девушка ночью в спальню свою зовет, усыплять и убивать ее не надо. Она и так на все готова.

— Пожалуйста, другой вариант. Убийце стало известно, что на даче хранится золото…

— У них вроде ничего не пропало, — вставила Верочка.

— Это они так сказали, а там еще неизвестно. Убийца знакомится с этой девицей на Свирке. Или до этого он знал, или она ему проболталась насчет золота. И убивает он ее как свидетельницу кражи, вытаскивает в окно и стирает отпечатки. Ну а потом отнес подальше и труп закопал…

— Труп закопали, — неожиданно подтвердил Павел Матвеевич, открыв глаза и улыбнувшись.

— Он иногда чьи-нибудь слова последние повторяет, — нарушил Василий Васильевич внезапную и какую-то нехорошую тишину. — Золото и наркотики наш Игорек в боевиках видал. А вот вы как будто писатель, то есть не без ума. Что вы об этом думаете?

Я думаю об отношениях между сестрами. Верочка, вы были с ними знакомы?

— Марусю не помню. Анну Павловну знаю, конечно. Она к отцу в больницу ходит.

И ваше впечатление?

— Строит из себя… Анна Павловна! А сама почти моя ровесница…

— Учительница, — сказал Игорек со скукой.

— Девушка с характером, — включился Василий Васильевич. — К ней и правда не подступись. Никто до сих пор и не подступился. Вдвоем с отцом живут.

Живут Черкасские в новом московском районе, почти на окраине. Каждое лето, как у Анны Павловны начинаются в школе каникулы, переезжают на дачу. Неделю назад, в отсутствие дочери, Павел Матвеевич опрокинул на себя кастрюлю с бульоном. В больнице за ним ухаживает здешняя санитарка Фаина, которую наняла дочь.

— Старый друг к нему ходит часто. Человек интеллигентный, высокого полета, но душевный. Художник. Он приезжает…

Послушайте! — обратился вдруг ко мне Игорек в возбуждении. — А чего это вы насчет сестер намекали? Вы думаете, Анна Павловна ее прикончила?

— Потрясающе! — Верочка вскочила и всплеснула руками.

Воистину: молчание — золото! Я сказал поспешно:

— Не думаю! Мы не знаем, какая атмосфера была в семье Черкасских, как они относились друг к другу. Не исключено, например, что Маруся покончила с собой. Или убежала из дому…

— Босиком?

— А вдруг она убежала с таким мужчиной, который мог одеть ее с головы до ног. Да мало ли какая случайность, какая нелепость…

Я говорил и сам себе не верил. Возможно, рассказы моих первых свидетелей были нелепы — а если нет? Тогда случайность исключалась. Окно не может открыться само по себе, и человек, открывший его, постарался почему-то замести следы. Из дому не убегают босиком, тем более ночью. После самоубийства остается труп, который в конце концов находят профессионалы с ученой собакой. И наконец: какая нелепая случайность могла привести к смерти матери и безумию отца? Полевые лилии в полной тьме.

День был поистине золотой, знаете, когда лето набирает силу… душная дымка, дрожащее марево и жасмин в цвету. Воздух можно пить. Мы собрались на прощанье и на новоселье одновременно. Девочки переселялись на дачу. Маруся только что на аттестат сдала, у Анюты ее первые учительские каникулы начались. А Павел с Любой улетали вечером в Крым, в санаторий… у нее сердце — вот и результат. Мгновенная смерть. И хоронили мы ее в другое воскресенье — в следующее! Вы представляете? Прошла неделя — и семья истреблена, сжита со свету, нет ее. Звучит напыщенно, но поневоле вспомнишь какой-то древний рок в какой-то древней трагедии. Но это было потом, а в тот золотой воскресный день…

Дмитрий Алексеевич говорил с отчаянием и страстью, словно все случилось только что и милосердное время не успело смягчить боли. Со вчерашнего вечера я ждал встречи с ним и с Анной Павловной — Анютой — и готовил наводящие вопросы: все-таки сильно задела меня эта история. Он пришел первый — и никаких подходов не понадобилось. Едва Павел Матвеевич после долгого молчания закрыл глаза, старый друг, сидевший на его койке, отвернулся от больного и наши взгляды встретились.

Тонкое молодое лицо. Наверное, некрасивое, слишком худое, нервное, темное, как будто внутренний жар сжигает его. Черные глаза при русых густых волосах и ни одной морщинки. Удивительное лицо — живописное. При этом высокий рост, современная стройность, современная элегантная небрежность. Одним словом — художник.

— Вот, Лексеич, — бухгалтер ткнул в меня пальцем; мой сосед простоват, да не прост: иронический ум и свои «подходы». — Вот тут писатель у нас интересуется насчет друга вашего: как, мол, довели человека?

— Вы знаете? — спросил художник. — Вы уже слышали?

— Я мало что знаю.

— Я тоже. Вот уже три года занимаюсь этим делом. Июль, — он задумался. — И полная тьма. Заинтересовались?

— Очень.

— Ну что ж, я к вашим услугам. Человеку со стороны, наверное, виднее.

— Следователь был тоже человек со стороны.

— У меня к нему никаких претензий. Наверное, сделал все, что можно. Однако вы писатель.

— Я не детективщик.

— Тем лучше. Не соблазнитесь проторенными тропинками. А воображение — великая сила, правда?

— Правда. Коли оно есть.

Дмитрий Алексеевич засмеялся.

— Вот и себя, кстати, проверите: есть оно или нет. Согласны? Располагайте всеми моими данными.

Уговаривать меня не надо было, я спросил:

— С чего бы вы начали?

— С воскресенья третьего июля. Мы в последний раз, как оказалось, собрались вместе в Отраде. Мы — это Павел и его жена, его дети, его зять, некий юный Вертер — Машенькин поклонник — и ваш покорный криминальный слуга: Дмитрий Алексеевич Щербатов, — он слегка поклонился.