Елена Прокофьева - Явление зверя

Почему?..

Я почувствовал, как сильнее забилось сердце, больно стучась о ребра, как в голове что-то лопнуло и растеклось. Горячо. Сладко.

— Будь осторожен, — сказал мне вслед Кривой. — И смотри не делай глупостей. Будешь звонить, по телефону ни о чем серьезном не говори. Только здесь. Здесь никто не подслушает.

Я обернулся к нему уже у двери и снова натолкнулся на странный пронзительный желтый взгляд. Только на миг — желтый. На один короткий миг. А потом снова обычный. Мутный. Коричневый.

Не знаю, когда я начал меняться… иногда мне кажется, что уже тогда. В тот самый момент, когда выходил из квартиры Кривого, когда спускался на лифте, садился в машину.

Может быть, я начал меняться еще раньше — когда впервые попал в пещеру, или еще раньше, когда полоснул по горлу своего отца, или еще раньше… когда… Не знаю…

Я не хотел меняться, я боялся, я называл это — ТЬМОЙ. Приступы ярости, затмевающие голову, туманящие глаза, когда хочется причинить боль… Ломать… Крушить… Я помню их с детства, я пытался справиться с ними и почти преуспел… Может быть, СИЛА уже тогда стояла у меня за спиной, а я не хотел ее видеть?

Я топил педаль газа в пол, летел по левой полосе шоссе с зажженными фарами, я объезжал, подрезал, я спешил, я чувствовал, что надо быстрее…

Быстрее…

Быстрее…

Быстрее…

Что? Что я должен сделать?!

Я поставил машину на платную стоянку, направился в заросший бурьяном старый московский двор, вошел в подъезд дома, уже много лет печально смотрящего на мир пустыми глазницами окон, дома, который должны были снести еще лет десять назад и про который благополучно забыли.

Я вошел, и в лицо мне ударила крепкая, застоявшаяся, густая вонь. Кучи кала, высохшие и подсыхающие лужи мочи, гнилая мебель, рваная одежда, гнутые банки, битые бутылки.

Стараясь не касаться изломанных перил и облезлых стен, я спустился по лестнице в подвал и откинул деревянный щит, закрывающий широкую дыру. Вниз.

Подземный ход, куда я спустился, был очень старым, наверное, еще более старым, чем дом. На влажных темных кирпичах сохранились клейма царских заводов, буквы, давно исчезнувшие из алфавита. В таких подземельях особенный воздух, он пахнет древностью, печалью и тишиной. Он пахнет временем.

Старинные кирпичи плотно пригнаны друг к другу, скреплены хорошим раствором, поэтому здесь почти никогда не капает за шиворот, и стоки здесь хорошие, вода не скапливается в лужи и не тухнет. Идти одно удовольствие, только фонарь нужен хороший, потому что темень в старых подземельях непроглядная и густая, как кисель.

Фонарь освещает путь, но перед глазами у меня Тьма. Тьма в голове. Тьма где-то еще глубже, чем в голове. Тьма сладкая, возбуждающая, наполняющая восторгом, предвкушением…

Сердце бьется все сильнее, дыхание сбивается, перед глазами круги.

Скорее…

Скорее…

Переходы… Тоннели… Трубы коллекторов… Каждый раз удивляюсь, как это я умудряюсь не заблудиться в бесчисленных поворотах и ответвлениях. Это ведь настоящий лабиринт! Но вот кончилась очередная кирпичная кладка, каменный пол пошел резко вниз, по потолку потянулись толстые кабели.

И вот я почти на месте…

День был в разгаре, большинство бомжей подвизались на заработках, и в подземельях бывшей Империи Сабнэка было пусто и тихо. Только больные или совсем уж убогие ползали, или спали, или варили на электрических плитках вонючую бурду — на меня никто внимания не обращал. Подозреваю, что, даже если бы здешние обитатели увидели омоновцев в черных масках, они и тогда не потрудились бы изобразить эмоции. Здешние обитатели глубокие философы, им в этом мире очень на многое наплевать.

Когда я вошел за сальную занавеску в логово Ласточки, то увидел только пустые матрасы и Наташку, скорчившуюся в уголке. Впрочем, другого я и не ожидал.

Унылую картину освещала пыльная желтая лампочка.

— Юрочка! — взвизгнула Наташка и кинулась мне на шею. Вот туша! Едва меня не свалила…

— Ты чего? — спросил я.

Голос мой был глухим, хриплым и отрывистым, каким-то чужим.

— Забери меня отсюда! — завыла Наташка. — Я тут с ума сойду!

Я оторвал от себя застывшую, как каменное изваяние, и тихонько поскуливающую девчонку, взял ее за руку и потащил за собой.

— Я хочу домой! Пожалуйста, пойдем домой! — плакала Наташка, семеня следом за мной. — Я вся грязная, я уже как бомж! Я в ванну хочу, я есть хочу и спать! Почему ты так долго не приходил?! Где ты был?!

— Заткнись, — буркнул я, продолжая тащить ее за собой.

— Юрочка, мне больно… Отпусти руку! Отпусти!

Она вдруг начала упираться, как будто почувствовала что-то.

— Юрочка! — запричитала она жалобно. — Куда ты меня тащишь? Юрочка!!!

Похоже, ее начинала охватывать паника, но мне некогда было возиться с ней, успокаивать, объяснять что-то, врать. В груди жжет, и голова раскалывается… Нет, не от боли, в ней как будто что-то растет, давит на череп, на глаза…

Скорее…

Скорее…

— Что с тобой, Юрка?!

А что же со мной? Неужели со мной что-то не так? Неужели я уже начал меняться физически?

— Не ори… Я просто хочу показать тебе кое-что…

Да, голос у меня точно изменился.

— Я не хочу… Я не пойду… Пусти!

— Не ори!

Я развернулся и отвесил ей звонкую пощечину.

Она замолчала и остаток дороги волоклась за мной на ватных ногах. Падала, скребла грязными коленками по камням, поднималась и все — молча.

Когда мы вошли, в пещеру, она сама схватила меня за руку, задышала тяжело и хрипло.

— Что это? Где мы?

— В пещере… Ты помнишь, я рассказывал тебе?

— Ой, мамочки! — прошептала Наташка. — Ой, Юра… Зачем…

— Пойдем…

Я поволок ее вперед, туда, где во тьме жила ТЬМА. ТЬМА. Моя ТЬМА.

Ты звала…

Я пришел…

Я уже здесь…

Луч фонаря скользнул по камням и провалился в бездну.

— Это здесь, Наташка. Именно здесь! — прошептал я благоговейно.

— Что — это? — прошептала в ответ Наташка.

— Святилище. Алтарь… Я даже завидую тебе… Потому что сейчас ты узнаешь. Очень скоро ты узнаешь ВСЕ.

Наташка дернулась изо всех сил, едва не свалила меня с ног, но руку ее я держал крепко.

— А ты сильная, Наташка! — засмеялся я. — Тебя и не удержишь.

— Зачем ты, Юрочка, зачем? — залепетала она. — Что с тобой случилось? Я ведь люблю тебя, Юрочка. Не делай этого, пожалуйста!

— Не делай чего, милая? Ну-ка, раздевайся скорее, ложись здесь рядышком с ямой… Будешь любить меня здесь. Неужели испугалась? Сама же говорила, что просто в постели тебе скучно… Что хочешь — на крыше, в парке, на балконе… А тут какое место классное. Яма, а в яме трупы.

Наташка неуверенно улыбнулась, начала расстегивать блузку.

Ух, какая же она грязная. Она вся грязная, липкая, вонючая. Она не мылась почти месяц, как натуральный бомж, она почти целый месяц не поднималась на поверхность.