Гейл Линдз - Операция «Маскарад»

— А зачем тебе надо было пить так много таблеток?

— Гордон сказал, что это было нужно из-за мозговой лихорадки или чего-то в этом роде. А потом, когда доктор понял, что у меня амнезия, он назначил мне другой курс лечения, якобы для того, чтобы восстановить мою память.

В это время мусоровоз сделал правый поворот и выехал с ухабистой лесной дороги на широкое и ровное шоссе.

— Пожалуй, сейчас тебе уже можно сесть по-человечески, если ты ничего не имеешь против, — сказал Ашер.

Медленно и осторожно, с трудом распрямляя затекшие конечности, Лиз приподнялась с пола и влезла на сиденье рядом с Ашером, осматриваясь кругом. От Флореса несло, как из выгребной ямы, которую год как не чистили. Она вздохнула, потянулась и стала растирать руки и ноги.

Ашер взглянул на нее и спросил:

— А как ты заработала амнезию?

— Гордон говорил, что я ударилась головой и это привело к мозговой лихорадке. Это довольно таинственная штука, врачи о ней не так уж много знают. Доктор сказал, что мне еще повезло, поскольку у меня не оказался поврежденным мозг. Так что потеря памяти — это еще не самое худшее. Память иногда возвращается сама собой.

— Прямо вот так сразу, ни с того ни с сего?

— Вот именно. Я думаю, что мне действительно здорово повезло. Понимаешь, обычно амнезия наступает в результате уменьшения эластичности стенок артерий, апоплексического удара, паралича. У меня же было всего-навсего небольшое воспаление после несчастного случая. Ясно, что с этим намного легче бороться.

— Должно быть, невесело потерять свое прошлое. Лично я, случись со мной такое, тут же лег бы в сточную канаву и позволил Гортензии меня переехать. Кстати, эту старушку зовут Гортензия. — Ашер похлопал ладонью по приборной доске. — Гортензия, это Сансборо. Сансборо, познакомься с Гортензией. Так скажи мне, Сансборо, кто ты, если у тебя нет прошлого?

— Мне и самой хотелось бы это знать.

На какой-то момент она позволила себе ощутить болезненную пустоту в груди, которую могли заполнить только ее воспоминания. Лиз обнаружила, что начинает чувствовать симпатию к Флоресу. Как бы то ни было, обстоятельства свели их вместе, и сейчас перед ними стояла одна и та же проблема — как скрыться от Гордона.

— Что с тобой сделают, если узнают, что ты мне помог?

Ашер пожал плечами:

— В худшем случае добавят несколько пунктов к списку моих провинностей и расстреляют. А может, спустят в унитаз.

— Тебе нравится эта работа, не так ли?

— Можно сказать и так.

— Не исключено, что из нас двоих чокнутый ты.

Флорес рассмеялся, полез в карман на внутренней стороне своей двери, извлек оттуда толстую папку и вручил ей.

— На-ка почитай.

В папке были распечатанные досье. Два на Лиз Сансборо, одно с Ранчо, другое из Лэнгли. По одному на Сару Уокер, Хусейна Шахид Нуна, Гэррика Ричмонда и Хищника.

— Спасибо, — поблагодарила Лиз. — Может быть, здесь я найду что-то, что объяснит мне все происходящее.

Ей очень хотелось верить, что она человек честный, добрый и даже благородный, но теперь у нее были основания в этом сомневаться.

Мусоровоз трясся и рыскал по дороге то вправо, то влево, кабина нагрелась под лучами горного солнца, дорога монотонно змеилась впереди плавными поворотами, а лекарства доктора Левайна все еще давали себя знать. Лиз попыталась заставить себя читать, но вместо этого задремала, потом вдруг резко, как от толчка, опомнилась — ей приснилось, будто ее снова положили под капельницу. Ей часто мерещились неясные образы того, что могло быть ее прошлым, — лица, дома, события. Все это вертелось у нее в голове, похожее на мешанину кадров на экране испортившегося телевизора. Флорес поглядывал на нее, но ничего не говорил. Лиз была рада его молчанию. Да и что, собственно, он мог сказать? У каждого человека свои проблемы, свои страхи.

Гордон Тэйт нетерпеливо расхаживал по отделу безопасности Ранчо, заложив руки за спину и намертво сцепив в замок пальцы. Он был одет в новенькую форму, предназначенную для маскировки в лесу, на ногах поскрипывали начищенные до зеркального блеска ботинки. Гордон приостановился на секунду, глядя на ремень Лиз, змеей изогнувшийся на столе. Находящиеся в этом же помещении несколько морских пехотинцев наблюдали за мониторами.

— Ее ремень был под вашим джипом, сэр, — объяснил один из них. — Похоже, она пыталась завести вашу машину без ключа.

Нижняя челюсть Гордона выдвинулась вперед.

— Сука. Она же не могла раствориться в воздухе. Где она, черт побери?

— На Ранчо введен особый режим безопасности, — браво шагнул вперед дежурный. — Мы найдем ее!

— Если она еще здесь, — сказал Гордон. — А если ее здесь уже нет?

— Она не могла выбраться за территорию лагеря так, чтобы мы об этом не узнали.

— Ну да. А только вы все равно понятия не имеете, где ее искать, болваны. Расставьте людей на дорогах. Используйте все варианты. Мы должны ее найти немедленно.

Как обычно, в августе все стремились на побережье. По мере того как столбик термометра поднимался все выше, Париж быстро пустел. Аристократы, промышленники и прочие люди с деньгами уезжали в элегантный Канн, в Сен-Тропез.

В то же время люди попроще — пекари, мелкие торговцы, служащие магазинов — вдруг вспоминали о своих родственниках, живущих где-нибудь в Марселе или в Тулоне, в надежде, что смогут какое-то время погостить у них. Куда угодно, только подальше от духоты извилистых улочек, только бы вырваться из лабиринта повседневных забот.

Казалось, всепроникающий зной усиливает общее недовольство, которым была поражена Франция. То и дело страну потрясали демонстрации и забастовки. Первыми начали бастовать водители автобусов, их примеру последовали работники других видов общественного транспорта. Рабочие промышленных предприятий грозили начать забастовку солидарности. Все сходились на том, что во всем виновата экономика, находящаяся в безобразном состоянии. Граждане были неприветливы, выглядели подавленными, нервы у всех были напряжены до предела.

Когда в столице появился передвижной цирк и на одном из пустырей в пригороде Сен-Дени вырос его огромный шатер, это стало неплохим развлечением, на время отвлекающим людей от жары и житейских проблем. Мало кто мог устоять перед веселой, зазывной музыкой, яркими костюмами и возможностью полюбоваться на экзотических животных. Из-под тента то и дело доносились смех и аплодисменты, и даже самые мрачные горожане становились в очередь за билетами.

Среди прочих была француженка средних лет, внешность которой говорила о долгих годах тяжелой работы. У нее были седые волосы, она сутулилась при ходьбе и была одета в толстый свитер, словно мерзла даже в такую жару. В руках она держала обшарпанную хозяйственную сумку. Купив билет, она вошла в шатер и, вместо того чтобы забраться повыше на деревянную трибуну, откуда была хорошо видна арена, осталась внизу, укрывшись в тени, и стала ждать.