Вильям Кобб - Клуб Мертвых

— А! Вот как! — закричал он. — Ну, так я вам скажу, что вы все негодяи, и я с вами разделаюсь!

Конечно, этот вывод не имел под собой никакой почвы, но разве можно здраво рассуждать, когда на вас смотрит пара прекрасных глаз, каковыми ему всегда казались глаза Германе! Между тем зрители, состоявшие по большей части из женщин и детей, начали поспешно пробираться к выходу.

— Зачем вы нас оскорбляете? — сказал Левый. — Не наша вина, что вы пьяны.

— Пьян! Пьян! — заревел Мюфлие. — Я тебе покажу, как я пьян, проклятый однорукий!

Надо заметить, что Кониглю, вероятно, показалось удобным его лежачее положение, так как он и не думал вставать. Мюфлие споткнулся о тело Кониглю и растянулся в свою очередь. Когда он хотел подняться, то ему показалось, что железные клещи держат его за горло, между тем толпа, решившая сохранить нейтралитет, поспешно ретировалась. Во время этого отступления лампы были перебиты, и в балагане воцарилась полная темнота, Малуан поспешно тащил за собой Германс и Памелу… Мюфлие барахтался, совершенно обезумев от опьянения. Он размахивал руками направо и налево, воображая, вероятно, что воюет с жандармами, и забылся до того, что закричал:

— Ко мне, Малуан!… Ко мне, Волки!…

Тогда братья, до тех пор ограничивающиеся только тем, что сдерживали его, переглянулись, и в одно мгновение он был сбит с ног и связан. Кониглю, напомнившего о себе, постигла та же участь, так как Левый решил, что он скорее всего сообщник.

— Ты слышал? — спросил Правый.

— Он сказал: «Ко мне, Волки!»

— Значит, это один из тех разбойников, которых мы пытаемся изловить!

— Это очевидно!

— Надо увезти их, но как выйти отсюда?

Действительно, толпа, выйдя из балагана, собралась у входа в ожидании конца скандала. Малуан вместе с Германс и Памелой кричал:

— Помогите! Режут!

Вдруг Правый появился в дверях. В толпе мгновенно воцарилась тишина.

— Кого из вас зовут Малуан? — спросил он.

— Это я!

— Ну, мы помирились с вашими товарищами, и если вы захотите подождать нас в таверне напротив, то мы разопьем вместе бутылку.

— А товарищи? — спросил Малуан.

— Они уже приходят в себя. Вы понимаете, дело было довольно жаркое-Минута прошла в колебаниях, но, честно говоря, Малуан не особенно жаждал идти в балаган. Да и почему бы атлету не говорить правду? Германс, сама не подозревая, бедняжка, что делает, помогла братьям.

— Только не мешкайте, — сказала она, посылая Правому игривую улыбку.

В сущности, Мюфлие много потерял в ее глазах, и она была непрочь ближе познакомиться с братьями. К тому же Правый был так спокоен, что внушал доверие, так что Малуан взял дам под руки и направился к таверне.

— Теперь, — сказал Правый, возвращаясь в балаган, — нельзя терять ни минуты!

Когда по истечении пяти минут Малуан явился в балаган узнать, отчего братья так мешкают, то оказалось, что там никого нет…

Пробило девять часов. Герцогиня де Торрес небрежно лежала на кушетке у себя в будуаре. Манкаль стоял перед ней.

— Ну, как там ваш протеже? — спросила она.

— Благодаря вам, — отвечал Манкаль, — герцог де Белен принял его как нельзя лучше. Мой протеже, — он насмешливо подчеркнул это слово, — на пути туда… куда я хочу привести его…

— Право, — сказала куртизанка, — вы настолько загадочны, что мне подчас хочется оскорбиться вашими недомолвками… Разве мы не союзники, как вы сами сказали?

— Даже сообщники, если позволите, — ответил Манкаль. — Но, тем не менее, я полагаю, что в таком союзе, как наш, каждому не мешает иметь, в известной степени, личную свободу…

— Я вспомню об этом при случае.

— С тем условием, однако, что эта свобода никогда не должна расстраивать планов союзника.

— Но иногда можно нечаянно помешать этим планам… если союзник не позаботился их объяснить…

— Вы очень любопытны… Но знаете ли вы, прекрасная герцогиня, что я серьезно опасаюсь…

— Опасаетесь… но — чего?

— Боже мой! Женщины — страшное создание и им прежде всего недостает логики и последовательности.

— В самом деле? Вы философ, Манкаль… и нельзя сказать, чтобы слишком любезный…

— О! У вас всегда найдется достаточно пороков, которые вы сумеете превратить в достоинства, чтобы вам нечего было пугаться легкой, но справедливой критики…

— Я вас слушаю… Итак, вы говорили, что женщине…

— Недостает логики… И спешу добавить, что это, даже в том, что касается любви, составляет ее главную прелесть… Но когда речь идет о делах…

— И что же?

— Тогда это представляет большую опасность… Чтобы достичь заранее намеченной цели, нужна сильная воля, которая не принимает и не делает никаких уступок. Одним словом, нужен ум… а не чувство.

— Разве я дала вам повод подозревать меня в чувствительности?

— Нисколько. Но знаете, чего я боюсь в вас?

— Начали, так уж договаривайте, если вы беретесь рассмотреть мою натуру как открытую книгу!

Манкаль подошел к герцогине.

— Холодные и эгоистичные натуры, как ваша…

— Какая любезность…

— Иногда вдруг испытывают прилив привязанности, симпатии или лучше сказать прямо — страсти, которая бывает тем сильнее, чем она дольше была в состоянии оцепенения…

Герцогиня уже серьезно и внимательно слушала, подперев рукой подбородок и пристально глядя в лицо Манкалю.

— Я пойдудальше, — продолжал он, — у женщины более всего развит дух противоречия… Скажите женщине, что надо ненавидеть этого человека…

— И?…

— И, конечно же, из противоречия она станет любить его.

— А если бы и так?

Манкаль сделал быстрое движение.

— Слушайте! Будем говорить серьезно. Я предложил вам союз… Между нами довольно одного лишь слова: готовы вы или нет исполнить то, о чем мы договаривались? Да или нет?

Манкаль понизил голос.

— Не улыбайтесь так, — продолжал он, — это не совсем… безопасно… Вы знаете меня только наполовину… а между тем, я сказал вам, и это правда, что вся моя жизнь, все мои силы посвящены одной цели — мщению!

— Вы повторяетесь!…

— Еще раз говорю вам, не смейтесь!… Вы должны понять, что я всем пожертвовал ради этого мщения… Разве я жил? Разве я знал какую-нибудь радость? Нет, я затворился в моей ненависти, как монах в келье… и в этом ужасном уединении, нарушаемом только призраками, я постоянно терзал себя жуткими воспоминаниями… Все, все замкнулось на мщении… для успеха которого я просил вашего содействия… и я не позволю, чтобы каприз уничтожил его… Понимаете ли вы меня?

— Разве вы мне не приказали сами… так как вы отдаете именно приказания, мой милый, — чтобы я заставила этого молодого человека полюбить себя?

— И он уже любит вас…

— Я знаю… чего же вам еще?