Роберт Самерлот - «Вечер, проведённый в доме Блэка» и другие «чёрные» новеллы

Эллен слабо улыбнулась. Обе были одного роста, но у Эллен были более узкие плечи, более широкие бедра, она была крупнее. Когда они подошли ко мне, у меня сложилось впечатление, что я не знаю своей жены. Ее тело, столь мне знакомое, показалось чужим, непропорциональным. На ее бледной руке виднелись волосы, в то время как у Сондры они были невидимыми, за исключением мгновений, когда солнце превращало их в серебристый пушок.

Эллен схватила меня за руку, как будто почувствовав дистанцию, которая нас внезапно разделила.

— Прыгаем вместе, — сказала она весело. — Запрещается хвататься за края бассейна!

Сондра вернулась к своему шезлонгу, откуда она наблюдала за нами, наклонив голову набок, спрятав глаза за стеклами своих экстравагантных очков.

Происшествия вскоре возобновились, следуя друг за другом с нерегулярными интервалами. Ги Ролинг, которого я никогда не встречал, но заявления которого относительно сверхъестественных явлений до меня доходят из вторых рук как послания какого-нибудь оракула, считает, что живые мертвецы ведут жуткую жизнь, так как они бродят между двумя состояниями. Их разум вечно хранит воспоминание, живое и точное, о страстях жизни, и они могут от них освободиться только ценой невероятного усилия и безумной потери энергии, которые их в буквальном смысле слова оставляют без сил в течение долгих месяцев, а иногда и лет. Именно этим объясняются их сравнительно редкие появления. Конечно, имеются исключения, как подчеркнула однажды вечером Сондра — титулованная интерпретаторша теорий Ролинга — с той странной радостью, с которой она имела обыкновение делать замечания, касающиеся данной темы. Некоторые призраки проявляют себя ужасно активно, в частности, бывшие сумасшедшие, которые не знают границ смерти, как в свое время они не знали запретов в жизни. В целом, как считает Ролинг, призраки достойны скорее сожаления, чем страха.

Сондра передала нам также следующее высказывание кинорежиссера: «С точки зрения семантики, понятие „дом с привидениями“ заключает в себе ложную идею: это, скорее, не дом, а душа, которую посещают призраки».

В субботу, 6 августа, рабочий, занимавшийся системой труб, потерял глаз из-за неосторожного обращения с ацетиленовой горелкой.

В четверг, 1 сентября, оползень холма, возвышающегося над строительной площадкой, вызвал обвал четырех тонн скалистой породы и земли прямо на дом, наполовину законченный, и прервал строительные работы на две недели.

В воскресенье, 9 октября, как ни странно, именно в день моего рождения, в тот момент, когда я один осматривал дом, я упал, поскользнувшись на брошенной гайке, которая проделала шрам в моей шевелюре, потребовавший наложения шва из десяти стежков. Я бросился к Шефитам, позвонил им в дверь. Сондра открыла мне, она была в купальнике и держала в руке иллюстрированный журнал.

— Тед? — сказала она, рассматривая меня внимательно. — Я вас с трудом узнала, вы весь облиты кровью. Входите, я вызову доктора. Постарайтесь не испачкать мебель.

Я рассказал доктору о брошенной на полу гайке, о банке с краской, но я ему ничего не сказал о том, что поскользнулся потому, что внезапно обернулся. У меня было ощущение, что кто-то идет за мной, достаточно близко, чтобы дотронуться до меня; что-то зловонное, мокрое и холодное, почти ощутимое из-за своей близости витало в воздухе. Я помню, что вздрогнул, обернувшись, как будто таинственная холодная звезда вдруг заменила солнце в этот летний, знойный день. В это я не посвящал ни доктора, ни кого-либо другого.

В ноябре в Лос-Анжелесе случаются пожары. После продолжительной летней засухи сок деревьев спускается под землю; холмы, высохшие на солнце, будто умоляют, задыхаясь, об освобождении, которое им принесет либо жизнь, либо смерть: дождь или огонь. Как правило, вначале наступает огонь, быстро распространяясь, как эпидемия, захватывая самые отдаленные уголки пригорода до самого неба, мертвенно бледного, пока оно не потеряет звезды ночью, и густые коричневые клубы дыма не закроют его днем.

Пожар начался в Туюнге, к северу от нашего дома, в тот день, когда мы устраивались в нашем новом жилище, красивом, строгом, в стиле агрессивного модернизма, на высохшем холме, под изможденным небом земельного цвета и солнцем, покрытым тучами и следами мух, Сондра и Джеф помогали нам целый день, а вечером Джойс Кастл нанесла нам визит в сопровождении своей собаки и с большой бутылкой шампанского.

— Какой великолепный сюрприз! — воскликнула Эллен, захлопав в ладоши под подбородком.

— Надеюсь, оно достаточно холодное, — сказала Джойс. — Я поставила его в холодильник в четыре часа. Добро пожаловать в каньон! Вы — очаровательная пара, вы напоминаете мне моих родителей. Боже, какая жара! Из-за дыма я плачет целый день. Надеюсь, у вас есть кондиционер?

Рухнув в кресло, Джеф вытянул свои длинные ноги, как инвалид, укладывающий рядом с собой костыли.

— Джойс, ты прелесть, — сказал он. — Извини меня, что я не встаю: я восстанавливаю силы.

— Я тебя прощаю, мое сокровище, полностью прощаю.

— Тед, не принесешь ли ты бокалы? — спросила меня Эллен нежным голосом.

— Я могу вам помочь, — предложил Джеф, складывая свои ноги.

— Главное, не двигайтесь.

— Не думал, что я в такой плохой физической форме, — вздохнул он.

Действительно, у него был более мертвецкий вид, чем обычно, после того, как он полдня провел за поднятием ящиков и перетаскиванием мебели. Круги под глазами блестели у него от пота.

— Хотите посмотреть дом, Джойс? — сказала моя жена.

— Эллен, я обожаю вас, — ответила мадам Кастл. — Покажите мне все.

Сондра присоединилась ко мне на кухне. Опершись спиной о стену, обхватив левый локоть правой рукой, она молча курила. Через открытую дверь я видел икры ног ее мужа, развалившегося в кресле.

— Спасибо за помощь, — сказал я Сондре.

Не знаю почему, но сказал я это шепотом. Я слышал голоса Джойс и Эллен, сначала громкие, затем все более тихие по мере того, как они переходили из одной комнаты в другую:

— Все сделано из стали? Абсолютно все? Даже стены? А вы не боитесь молнии?

— Имеется специальная система заземления.

Джеф долго зевал в салоне. Не произнося ни слова, Сондра положила поднос на кухонный стол, в то время как я рылся в неразобранной картонной коробке в поисках бокалов. Она смотрела на меня настойчиво и холодно, как будто ждала от меня, что я буду с ней беседовать. Я понимал, что нужно нарушить молчание, которое становилось гнетущим и неестественным. Окружающий шум лишь способствовал тому, чтобы мы были изолированы от других в интимном кругу. Склонив голову набок, Сондра улыбнулась мне, и я услышал, как ускорилось ее дыхание.