Джеймс Роллинс - Кровавое евангелие

Рун качал ее на руках и плакал над ней. Он нарушил все запреты, все предписания. Он дал волю дикому животному, таившемуся у него внутри, — и пожрал свою возлюбленную. Рун представлял себе ее трепетную улыбку, ее озорные глаза; вспоминал ее искусство врачевания, представлял себе, сколько жизней она бы спасла. А вот теперь она, безжизненная и опустошенная, сама лежит перед ним.

Рун представил себе печальное будущее ее ребенка, лишившегося матери.

И все это сотворил он.

Вдруг на фоне шипения и потрескивания камина раз дался невнятный глухой звук. Потом долгий выдох…

Она жива!.. Но ненадолго. Возможно, только лишь на столько, чтобы успеть спасти ее. Сколько раз он терпел неудачи в подобных ситуациях и сколько способов он перепробовал! Но сейчас он должен постараться.

Такое действие было запрещено. Оно нарушало его наиважнейшие клятвы и обеты. Но ведь он уже нарушил свои пастырские обеты, заплатив за это страшную цену. А эта цена возрастет еще больше, если он нарушит еще и клятвы сангвинистов.

Наказанием за это для него будет смерть.

Ценой, которую заплатит она, будет ее душа.

Первый закон: сангвинистам не дозволено создавать стригоев. Но Элисабета ведь и не станет стригоем. Она соединится с ним. Она будет служить церкви так же, как и он; она будет заодно с ним. Будучи сангвинистами, они оба будут бессмертны. Очередное падение ему не грозит.

Биение ее сердца становилось все слабее.

Времени у него было совсем немного. Почти нисколько. Он полоснул серебряным ножом по своему запястью. И шипение, и ожог чувствовались намного сильнее — ведь теперь он уже больше не был святым. Его кровь, уже будучи смешанной с ее, буквально била ключом. Он поднес свое запястье к ее рту. Капли крови падали на ее бескровные губы. Он осторожно приложил свои губы к ее губам и раскрыл их.

Прошу тебя, моя любовь, молил он.

Пей.

Соединяйся со мной…

Рун проснулся от голода; он лежал на холодном мраморном полу, острия его клыков врезались ему в язык.

Проклятое вино Григория было смешано с человеческой кровью. В душе Рун боролся против такого предательства и вероломства. Но его тело, даже сейчас, требовало еще, настоятельно требовало еще.

Его уши уловили биение двух сердец, доносившееся из задней части храма.

Корца с трудом поднялся на ноги. Его шатало от желания, его неумолимо поворачивало туда, где кипела жизнь, как головку цветка, тянущуюся к солнцу.

— Не отрекайся от своего истинного естества, друг мой, — искушающим шепотом произнес Григорий, остановившись позади него. — Такие скоропалительные решения никогда не доводят до добра. Дай свободу зверю, запертому у тебя внутри. Ты должен погрязнуть в грехе, для того чтобы раскаиваться потом так глубоко, как этого требует Бог. Ведь только тогда ты и приблизишься к Всевышнему. Так что не старайся устоять перед соблазном.

— Я не поддамся соблазну, — с хриплым выдохом произнес Рун.

В ушах у него звенело, в глазах стоял туман, рука, лежащая на кресте, дрожала.

— У тебя никогда это не получалось, — напомнил ему Григорий. — Что ты видел, когда выпил моего вина? Наверное, осквернение твоей Элисабеты?

Рун повернулся и стремительно рванулся к нему, но защитники Григория бросились на Корцу, готовые на убийство. Два мальчика схватили его за руки, двое повисли на ногах, еще двое вскочили ему на плечи.

У него еще хватило сил сбросить всю эту братию на мраморный пол.

Отойдя на несколько шагов, Григорий рассмеялся.

— Рун! — закричала ему Эрин. — Не надо!

В ее голосе и в ее сердце Корца услышал страх — страх за всех них.

Распутин тоже услышал это. От него ничего нельзя было скрыть.

— Послушай, Рун, откуда она знает, что тебя надо бояться? Может быть, это спасет ее, в отличие от дамы твоего сердца Элисабеты Батории?

Позади себя Рун услышал затрудненное дыхание — черта, присущая Эрин.

Стыд наконец взял над ним верх: он остановился, а потом опустился на колени.

Стоя над ним, Григорий улыбался.

— Видишь, даже твоя подруга знает это имя. Это женщина, которую история прокляла под именем Кровавой графини Венгрии. Это чудовище — прямое порождение твоей любви.

27 октября, 17 часов 57 минут

по московскому времени

Санкт-Петербург, Россия

Холодные руки, обхватив Эрин, прижимали ее к лавке, стоявшей в задней части храма. Холодные, какие-то бесполые тела давили на нее со всех сторон. Она заставила себя подчиниться и не двигаться, не кричать от страха и, что самое главное, не провоцировать их к нападению. Джордан, склонившийся к ней, был в таком же напряжении, как и она.

Следующий момент должен был стать определяющим во всех отношениях.

Рун, отвернувшись от стоявшего перед ним Григория, встретился с пристальным взглядом Эрин. Она ясно увидела неукротимый голод в его горящих глазах. Его лицо было искажено гримасой боли — клыки вонзились ему в губы. Эрин представила себе, как сильно сопротивлялся он жажде крови, буквально сжигающей его.

По тому, как вел себя Рун, она поняла, что Распутин осквернил свое вино для причащения, смешав его с человеческой кровью.

Сопротивляйся изо всех сил , — молча приказала она ему, не отрывая пристального взгляда от его глаз и не желая смотреть на дикое существо внутри него, причиняющее ему еще и стыд.

Но вот плечи Руна опустились, он, по-прежнему стоя на коленях, поднял ладони и закрыл ими лицо, но сквозь пальцы продолжал неотрывно смотреть на Эрин. Его губы шевелились в беззвучной латинской молитве. Она прочитала ее по его окровавленным губам, она помнила эту молитву об искуплении греха еще с тех самых дней, когда, будучи наказанной, стояла на земле на коленях.

Эрин оттолкнула от себя державших ее прихожан и стала на колени на лавке. В унисон с Руном она читала эту латинскую молитву о даровании прощения. При этом она по-прежнему неотрывно смотрела в его глаза.

Завершая молитву, Корца преклонил голову — а когда он снова поднял ее, клыки его исчезли.

— Ты проиграл, Григорий, — шепотом произнес он, но этот шепот услышали все, кто был в церкви.

— А ты, друг мой, оказался победителем. На все воля Божья.

В голосе Распутина не улавливалось разочарования: в нем слышалась благоговейная покорность судьбе.

Прихожане с глухим рычанием отошли от лавки, стоявшей позади Эрин и Джордана.

Перед тем как покинуть свое место, Сергей, похлопав Джордана по плечу, произнес:

— Возможно, чуть позже.

Оставшись вдвоем с Эрин, Стоун наблюдал, как она, встав с колен, снова села на лавку. Склонившись к ней, он, дыша теплом на ее щеку, шепотом спросил: