Том Клэнси - Все страхи мира

Пришлось подождать еще минут пять, пока на экране снова не начали появляться точки — причем в том месте, где ожидалось.

— О'кей, он снова на месте. По-моему, — добавил акустик. — Похоже, что теперь пеленг триста два градуса.

Рикс подошел к прокладочному столику. Младший лейтенант Шоу вел расчеты вместе с главным старшиной.

— Расстояние, должно быть, больше ста тысяч ярдов. Судя по смещению пеленга, полагаю, что у цели курс на северо-восток, скорость меньше десяти узлов. Да, свыше ста тысяч от нас. — Шоу и главный старшина пришли к выводу, что ими произведены хорошие расчеты, и достаточно быстро.

Рикс молча кивнул и вернулся к акустику.

— Сигнал становится более отчетливым, получаю данные на частоте пятидесяти герц. Мне кажется, это похоже на «Акулу».

— У вас, наверно, очень хороший канал прослушивания.

— Точно, капитан, очень хороший, и даже улучшается. Шторм изменит условия, когда волнение доберется до нашей глубины, сэр.

Рикс снова прошел в рубку управления.

— Что нового, мистер Шоу?

— Оцениваем расстояние в сто пятнадцать тысяч ярдов, курс на северо-восток, скорость пять узлов, может быть, на один-два узла больше, сэр. Если его скорость заметно больше этой, то расстояние будет очень велико.

— О'кей, штурман. Правый поворот, очень медленно на курс восемьдесят градусов.

— Слушаюсь, сэр. Рулевой, положить руль направо пять градусов, новый курс восемьдесят градусов.

— Руль положен направо пять градусов, сэр. Переходим на курс восемьдесят градусов.

— Хорошо.

Медленно, чтобы не слишком изгибать буксируемые пассивные датчики, подводный ракетоносец «Мэн» начал менять курс. Прошло три минуты, прежде чем подлодка вышла на новый курс, проделав маневр, еще никогда не осуществленный ни одним подводным ракетоносцем Военно-морского флота США. Вскоре после этого на мостике появился капитан третьего ранга Клаггетт.

— Вы считаете, что он долго будет двигаться по этому курсу? — спросил он Рикса.

— Как бы вы поступили сейчас на его месте?

— Пожалуй, я стал бы двигаться лесенкой, — ответил Клаггетт, — перемещался бы к югу вместо севера, противоположно тому, как мы поступаем в Баренцевом море. Интервал между сменой курса будет определяться данными пассивных датчиков на его хвосте. Это — единственная достоверная информация, которую нам удастся получить. Однако в зависимости от того, как будет выглядеть этот маневр, нам следует вести себя крайне осторожно при преследовании его, правда?

— Ну что ж, при любых обстоятельствах я не могу приближаться к нему на расстояние меньше тридцати тысяч ярдов. Так… сократим дистанцию до пятидесяти тысяч, чтобы лучше прочувствовать его движения, а потом сблизимся, если позволит обстановка. Все время, пока он неподалеку, один из нас должен постоянно находиться в рубке управления.

— Ясно, — кивнул Клаггетт. Он помолчал и затем продолжил: — Каким образом, черт побери, — помощник говорил очень тихо, — оперативное управление дало на это свое согласие?

— Может быть, сейчас мир стал безопаснее?

— Наверно, сэр.

— Вам не нравится, что ракетоносцы могут действовать подобно ударным подлодкам?

— По моему мнению, сэр, в оперативном управлении у кого-то заклинило шестеренки — или это, или они пытаются доказать кому-то, насколько гибкими могут быть наши действия.

— А вам это не нравится?

— Нет, не нравится, капитан. Я знаю, что мы способны на такое, но полагаю, что заниматься этим — не наше дело.

— Об этом вы и говорили с Манкузо?

— Что? — Клаггетт покачал головой. — Нет, сэр. Он действительно спросил меня об этом, и я сказал, что это нам по силам. Пока я не имею права на более определенный ответ.

Тогда о чем вы беседовали? — хотел спросить Рикс. Он, конечно, не мог задать такого вопроса.

Американцы глубоко разочаровали Олега Кирилловича Кадышева. Они завербовали его по той причине, что он мог предоставить им достоверную информацию о том, что происходит внутри советского правительства, и Кадышев снабжал их этими данными на протяжении нескольких лет. Он предвидел, что в стране будут осуществляться глубокие политические перемены, причем раньше других, потому что хорошо понимал Андрея Ильича Нармонова, знал, что он собой представляет. Или что он не представляет собой. Президент его страны обладал поразительными данными политика, смелостью льва и тактической гибкостью мангуста. Но у него не было плана действий. Нармонов не обладал даром предвидения, и в этом заключалась его слабость. Он разрушил старый политический порядок, уничтожил Варшавский пакт в результате бездействия, заявив всего лишь однажды, громко и отчетливо, что Советский Союз не будет нарушать политическую целостность других стран, причем сделал это, ясно понимая, что угроза применения силы его страной была единственным обстоятельством, сохраняющим существование марксизма. Коммунисты в странах Восточной Европы совершили невероятную глупость, полагая, что любовь и уважение их народов гарантируют им безопасность в одном из самых огромных и наименее постижимых актов безумия. Но по утонченной иронии судьбы Нармонов не сумел постичь, что то же самое произойдет и в его собственной стране, причем к этому добавилась еще одна, самая опасная, переменная.

Советский народ — термин, не имеющий, разумеется, никакого смысла, — удерживала вместе только угроза силы. Одни лишь пушки Красной Армии гарантировали, что молдаване, латыши, таджики и все остальные народы будут следовать политике, продиктованной из Москвы. Коммунистические руководители нравились им даже меньше, чем их предкам нравились русские цари. Поэтому, когда Нармонов лишил партию ее роли в руководстве государством, он одновременно расстался со своей способностью повелевать народом, причем заменить ее оказалось нечем. Плана — в стране, где План правил почти семьдесят лет, — больше просто не существовало. И потому, когда анархия стала замещать порядок, оказалось, что стремиться не к чему, нет цели, ради которой стоит работать, и не о чем мечтать. В результате происходящего блестящие политические маневры, осуществленные Нармоновым, не привели ни к какому результату. Кадышев понял это. Тогда почему этого не поняли американцы, сделавшие такую большую ставку на сохранение «своего человека» в Москве?

Сорокашестилетний член парламента фыркнул при этой мысли. Ведь он был их человеком, правда? Он предупреждал американцев в течение многих лет, а они не слушали и вместо этого пользовались его информацией, чтобы оказать поддержку человеку, искусному в сфере политики, но лишенному дара предвидения, — а как может человек, полностью лишенный этого дара, вести свой народ?