Алекс Адамс - Еще жива

Как выясняется, он кое-что знает о том, что для меня имеет большую важность. Пробелы в знании английского языка он восполняет итальянскими словами.

— Месяц назад пришел корабль, полный мертвых людей. Он столкнулся с причалом. Бабах!

Он изображает руками в воздухе взрыв.

— Но один на борту был живой. Сумасшедший. Он стоял на палубе и смеялся, глядя, как горят мертвецы. Никогда не видел ничего подобного.

— Вы были на войне? — спрашиваю я.

— Нет, я был здесь. Я помогал охранять наших врагов в…

— Концентрационных лагерях, — помогает ему швейцарец.

Солдат кивает, подтверждая предположение о его прошлой работе.

— Да, мы туда помещали наших врагов, когда началась война. Когда разразилась эпидемия…

Он проводит ладонью зловещую черту поперек горла.

Пока мы говорим, наступают сумерки, а вместе с ними подходит время ужина.

— Он симпатичный? — спрашивает меня Лиза.

Я смотрю на солдата и говорю Лизе правду:

— Когда-то был. У него приятное лицо, добрые глаза.

— Как ты думаешь, он женат?

— У него на руке нет кольца.

Лиза на ощупь находит велосипед, прислоненный к стволу дерева. Ее губы слегка шевелятся, когда она руками пересчитывает наши припасы. Их слишком мало, и осознание этого отражается на ее лбу морщинами.

— Мы должны предложить ему поесть? — разочарованно спрашивает она. — У нас мало продуктов.

— Он будет ужинать с нами.

— Почему?

— Помнишь, я говорила тебе, что мы должны сохранить в себе то, что делает нас людьми?

— Да.

— Поэтому он будет есть с нами.

Мужчины о чем-то беседуют в некотором отдалении, пока мы с Лизой расковыриваем консервные банки с едой. Швейцарец прерывает разговор, вытаскивает маленькую коробку и сует мне в ладонь.

— Спички?

— Достаточно подсохли, чтобы разжечь сегодня костер. Займись этим.

Он и солдат растворяются в подступающей ночной мгле прежде, чем я успеваю задать свои вопросы.

Мне никогда не приходилось разжигать костер в полевых условиях, но я знаю, что справлюсь.

— Давай поснимаем этикетки с консервных банок. Мне нужна бумага.

— Куда они ушли?

— Они не сказали.

— Почему?

— Я не знаю.

— Ты многого не знаешь. В отличие от него.

— Да, это верно. Еще несколько месяцев назад я жила обычной жизнью, занимаясь множеством малозначащих дел, а пару недель тому назад я пресекла изнасилование, так что у одной юной особы появился шанс выжить. Кто знает, что он изучал в это время.

— Спасибо, — говорит Лиза. — Я, кажется, так тебя и не поблагодарила.

— Пожалуйста. Я бы сделала то же самое, если бы это случилось.

— Потому что ты должна так поступать?

— Потому что это правильно. И потому что ты мне нравишься.

— Даже несмотря на то, что я упрямая и неблагодарная?

Мне удается рассмеяться.

— Ты упрямая, неблагодарная и симпатичная. Симпатичнее меня.

— Правда?

Она просияла от удовольствия.

— Гораздо симпатичнее.

— Как ты думаешь, он мог бы меня полюбить?

— Швейцарец?

Она кивает.

— Если нет, то это не твоя вина. Мы все теперь изменились.

— Я могла бы его полюбить, — говорит она. — А он — меня.

Между нами повисает неуютное молчание. Швейцарец не пророк, тем не менее Лиза так и сидит, обратив лицо в ту сторону, куда он удалился, как будто может вернуть его одной лишь силой своего желания. Этот человек для нее все равно что Мекка.

Огонь шипит, пляшет на сырых сучьях, пока оставшаяся в них влага не улетучивается, превратившись в пар. Я сижу на корточках, одновременно испытывая удовлетворение и тревогу. Неотрывно смотрю на пламя, словно оно способно предсказать будущее.

Ночную тишину пронзает хлопок.

Лиза подскакивает со своего невидимого молитвенного коврика. Налетает на костер.

Еще один хлопок.

Я знаю, что это за звук. Я слышала его по телевизору и на улицах после того, как в мир пришли война и болезнь. Это ружейные выстрелы.

У солдата, должно быть, есть пистолет. В этом нет ничего удивительного. Для него это такой же профессиональный инструмент, как для меня швабра. В общем, я надеюсь, что это он, а не какой-нибудь неизвестный враг.

А если он и есть враг?

— Нам нужно спрятаться, — говорю я.

Вдруг это не они, а мы сидим у костра, выдавая свое местоположение. Мои щеки вспыхивают все жарче по мере того, как во мне поднимается ярость. Мы сидим тут как две беспомощные дурочки, Лиза и я, только потому, что два мужика указывают, что я должна делать. И я следую их указаниям, как будто их желания имеют больше значения, чем мои собственные.

Лиза не пойдет.

— Он вернется к нам.

— Мы должны позаботиться о себе.

— Тогда иди. Я останусь.

— Если там какая-то опасность, она обязательно скоро будет здесь. Костер — гарантия этого.

— Мне все равно.

Мы остаемся. Лиза сидит у огня, обняв колени, а я вглядываюсь в темноту, стараясь отогнать монстров исключительно силой воли. Минуты медленно ползут одна за другой. Ночь надолго устроилась в своем удобном кресле. Я привалилась к жесткой коре толстого ствола.

— Если хочешь спать, я буду караулить.

Лиза уставилась на меня невидящими глазами сквозь пламя костра. Огонь, словно тонкая маска, скрывает ее чувства. Я раньше никогда не замечала того, что пламя непостоянно. Оно как все время меняющийся пейзаж, состоящий из горных пиков и долин. Горы поднимаются и обрушиваются, чтобы снова взметнуться и опуститься. Как только исчезает один язык пламени, рождается следующий и занимает его место. Вся эта топографическая пляска отражается на лице Лизы. Отсюда кажется, будто она тает снизу вверх, ручейки с нее стекают под наклоном. Вероятное будущее насмехается, наблюдая за мной сквозь трещину во времени. Я вижу, как кожа Лизы, сморщиваясь, исчезает подобно целлулоиду, то немногое количество жира, которое в ней есть, пузырясь, превращается в летучий остаток в воздухе, в моих легких, на моей коже.

Память выбирает этот момент, чтобы сделать следующий шаг, как будто она ждала этого всю предыдущую жизнь. Урок физики в девятом классе. Из заднего ряда раздается голос Дерека Кина: «Если вы чувствуете, что кто-то пукнул, это значит, что вы вдохнули молекулы дерьма пукающего».

В наказание Дерека оставили после уроков, но самое интересное то, что в ответ он получил брюзжащее «формально вы правы, мистер Кин» от учителя, который редко когда был доволен. Мистер Крейн. Интересно, он умер от «коня белого»? Наверняка нет. Он и тогда уже был словно занесен из античности. Джеймс даже спустя годы любил шутить по этому поводу и говорил, что он с удовольствием датировал бы лицо мистера Крейна методом радиоуглеродного анализа.

Я не хочу, чтобы Лиза сгорела. Ни сейчас, ни в будущем. Я не хочу вдохнуть ее молекулы в свои легкие, где они, впитавшись, превратятся в меня .