Алекс Адамс - Еще жива

— Ноги шлюхи, широко расставленные, чтобы всякого впустить внутрь.

— Почему ты так ненавидишь женщин? Твоя мать была шлюхой?

Однажды по телевидению я смотрела передачу про научную станцию Скотт-Бейс в Антарктиде. Помню, тогда я подумала, что это самое холодное место на земле. Так было до этой минуты. Южный полюс в сравнении с глазами швейцарца кажется теплым гостеприимным курортом.

— Кем была моя мать, тебя совершенно не касается.

Он бьет кулаком о планширь. Канал приближается.

— Я расскажу тебе кое-что, но ты не должна никому об этом говорить. Если осмелишься, я разрежу твою подружку, как она того просит.

Я смотрю на безжизненные каменные башни и надеюсь увидеть свет.

— Загляни сегодня ночью в грузовые трюмы. Никому не говори о том, что там обнаружишь.

Я пойду. Конечно, я же не могу удержаться. Поманить меня тайной — это все равно что водить шоколадным тортом перед носом голодной женщины. А я умираю от голода. Само собой, не прямо сейчас. Я дождусь, когда совсем стемнеет, как и говорил швейцарец, и пусть тьма хранит меня от посторонних взглядов.

Мои ноги осторожно касаются ступеней, мои шаги едва слышны. Никого не встречая, я пробираюсь через внутренние помещения корабля, пока не подхожу к двери грузового трюма.

Она не заперта. Что плохого может таить за собой незакрытая дверь? Я достаю из кармана зажигалку и держу ее наготове. Я прохожу в дверь, но за собой ее не закрываю.

Это неправда, что женщина на корабле к несчастью. Этот корабль могут привести к гибели мертвецы.

Вся команда присутствует на этом параде смерти. Капитан лежит наверху горы трупов, лицо разбито в кровь, тело скрючено в три погибели. Другие тоже здесь, хотя это только лица без имен. Кто-то сложил их, как рыбаки складывают свой улов, нет только льда для сохранения его свежим.

Это швейцарец.

На сей раз я с громким топотом взбегаю вверх по лестнице, не заботясь о том, что грохот выдаст мое присутствие здесь. Я бегу в общую каюту, где одни находятся в разных фазах сна: кто-то храпит, кто-то вздрагивает. Другие дремлют вполглаза, не теряя бдительности на случай опасности. Лиза свернулась калачиком в углу, пристроив голову на наших рюкзаках. Обвожу помещение взглядом. Швейцарца нигде не видно.

Я дергаю дверь, ту, которая ведет на капитанский мостик. Ее ручка — разболтанная потертая преграда между нами и теми, кто управляет судном.

— Проснитесь! — кричу я. — Все вставайте! У нас неприятности.

Пассажиры, эти овцы, обреченные на убой, просто пялятся на меня. Никто не считает нужным выбивать дверь. Им достаточно смотреть, как я безрезультатно пытаюсь это сделать.

Мой ум напряженно ищет выход из положения и хватается за то, что кажется ему наиболее верным вариантом. Единственная спасательная шлюпка лежит вплотную к левому фальшборту.

Этой ночью немного теплее. Воздух резко пахнет солью; когда-то я любила этот запах, но сейчас он уже не напоминает мне о беззаботных временах, проведенных на берегу моря. Теперь это запах поражения и смерти. Здесь я лишилась своего президента. Здесь «Элпис» лишился своего экипажа.

Корабль медленно движется вперед. Огни горят, но они едва пронзают ночную тьму, и от луны тоже мало помощи в моем деле. Все, на что ее хватает, — это сделать видимой мелкую рябь на воде.

— Ты, кусок дерьма! — кричу я в никуда. — Зачем ты убил их?

До меня доносится ответ швейцарца:

— Капитан уже был заражен. Некоторые другие тоже. Лучше было сейчас убить их, чем оставить мучиться.

— Они, возможно, выжили бы.

— Тогда они бы мутировали в нечеловеков, не приспособленных к жизни. То, что я сделал, — милосердие.

— Чушь собачья. Это все твои нездоровые игры. Мы все для тебя игрушки.

— Жизнь — это эксперимент, а я — ученый! Выживешь ли ты, американка? Время покажет.

— Зачем же тогда ты меня предупреждаешь? Это может исказить результаты эксперимента.

— Ты посмотрела на остальных? Они обременены желанием умереть. А ты хочешь жить, поэтому я даю тебе возможность.

После этого его больше не слышно, только ночь вокруг и дрожащий свет луны на воде. Я возвращаюсь к остальным и жду, что будет дальше.

Мы стоим, мы ждем. Наконец солнце пронзает горизонт своим лучом, и мы видим, что на нас несется Пирей. [36] Пирей — греческий город на берегу Эгейского моря.

То, что происходит дальше, разворачивается одновременно и быстро, и медленно, как и подобает катастрофе.

— Что происходит? — спрашивает у меня Лиза. — Расскажи мне.

Ее наивный вопрос взрывает мой вспыльчивый характер.

Я хватаю Лизу за плечи, разворачиваю ее к стремительно надвигающейся суше, описываю, что с нами сейчас произойдет.

— На этом судне нет капитана, а топлива в обрез.

Она обдумывает мои слова и впадает в ступор.

— Как мы его остановим?

— Никак! Мы сейчас разобьемся о бетонный причал, нравится тебе это или нет, — резко отвечаю я. — Если только другое судно не появится на нашем пути или не произойдет какое-нибудь чудо. Может, ты, черт возьми, совершишь чудо? А то у меня вряд ли получится.

— Так что же мы будем делать?

— Стоять на корме. Когда я крикну «Прыгай!», прыгай за борт.

Остальные две женщины охвачены паникой. Они вцепились друг в друга, рыдают, размазывая слезы и сопли. Мужчины, как и подобает мужчинам, переживают происходящее стоически. Даже слишком спокойно. И в это мгновение я понимаю, что то, что говорил швейцарец, правда. Того мира, который мы знали раньше, больше нет. Мы лишились всего: семей, друзей, врагов. Что нам остается, если больше нет тех, кого можно любить или ненавидеть?

Берег железобетонным тигром мчится, чтобы вгрызться нам в глотки. Нет времени восхититься его красотой, нет времени помолиться. Почти нет времени, чтобы спастись.

— Прыгай! — ору я Лизе и отрываю ее пальцы от планширя.

Я держу ее за запястья, и мы летим вниз.

Море заставляет нас самих стремиться к себе. Оно не вспучивается нам навстречу, а ждет, когда мы обрушимся на его поверхность и провалимся в глубину. Покой длится одно мгновение. Потом вода сотрясает мое тело так, что из него едва не вылетают кости.

Мы с Дженни пьем кофе на привычном нашем углу, когда она вдруг огорошивает меня:

— Я кое с кем встречаюсь.

— Ты изменяешь Марку?

Она хмурится.

— Боже мой, конечно нет. Я имею в виду психотерапевта.

Она делает микроскопический глоток кофе. Сегодня мы обе дрожим.

— Все это слишком тяжело, я не справляюсь. Я постоянно говорю себе, что выдержу, но понимаю, что занимаюсь враньем, и с каждым днем это становится все очевиднее. Ты молодец, и папа с мамой меня поддерживают, но мне нужна помощь от кого-нибудь со стороны.

— Я понимаю тебя.