Алекс Адамс - Еще жива

— Ну давай, мерзавец. Ты и я. Прямо здесь.

Я, должно быть, представляю собой замечательное зрелище: круглая, налитая в середине и худая, так что кости выпирают из-под кожи, во всех остальных местах. Даже усиленное питание шоколадом не прибавило жира тощему телу. Мой ребенок забирает все, что я съедаю, но так и должно быть. Матери жертвуют всем, чтобы их дети ни в чем не нуждались. Хотя я и не прочла всех нужных книг, мне это все-таки известно.

Швейцарец такой же изможденный, как и мы. Пугало с самомнением. Не та развязная, расслабленная самоуверенность, как у Ника. Больше похоже на то, что, надев на себя маску и подойдя к зеркалу, он сказал себе: «Да, вот таким я хочу быть». Все в швейцарце ненатурально, и сейчас я это вижу.

Он смотрит на меня с маниакальной зачарованностью.

— Жду не дождусь, когда разрежу тебя от шеи до пупа, американка. Рассеку тебя, как дыню.

— Так, как ты это сделал с Лизой?

Мы ходим один вокруг другого. Нескончаемое движение.

— Нет. Тебе я сохраню жизнь. По крайней мере до тех пор, пока существо у тебя внутри не начнет дышать самостоятельно. Затем я разрежу его тоже, кусок за куском.

— Есть кое-что такое, чего мужчины в женщинах никогда не поймут до конца.

— Что же это?

— Самое опасное место в мире находится между нами и тем, что мы любим.

— Это туфельки, украшения и развлечения?

— Это люди.

Мои слова бьют шрапнелью прямо ему в лицо.

— Вещи не имеют значения. Только люди.

— То, что растет у тебя в утробе, не человек. Это отброс. Бога, медицины, науки.

Его голос звучит так, словно играют на дешевой скрипке. Ноты как будто есть, а мелодии нет. Звук плоский и пустой.

— Мой ребенок в порядке.

— Ты этого не знаешь. Не можешь знать наверняка. Разве ты не лежишь иногда без сна и не думаешь: «А вдруг я произведу на свет монстра?» Ты их уже видела. Мы вместе их видели, не так ли? Существа, чьи кости и плоть мутировали. Вспомни окостеневшее существо в Дельфах. То, что я с ней сделал, — это акт милосердия.

— Кто ты такой, черт возьми, чтобы приходить и раздавать направо и налево это свое… милосердие?

Он заводит руку за спину, вытаскивает украденный у итальянца пистолет.

Я падаю на колени, хватаюсь руками за голову. Вижу Ирину в обрамлении дверного проема. В руках у нее какая-то большая консервная банка. Что в ней, я не могу разобрать. Мозг быстро подбирает подходящий вариант. Ананас. Думаю, это ананас. Я понимаю, что Ирина собирается сделать: ударить его по голове, чтобы она превратилась в розово-серое месиво. Я ее не виню — он убил ее сестру. Но я не могу позволить ей сделать это. Сразу она не дотянется, и у него будет достаточно времени, чтобы выстрелить. Она не поймет, но я должна защитить свое. А сейчас она — часть того, что принадлежит мне. Моя раскиданная по миру семья изгнанников.

— Стойте!

Она не слушает. Возможно, ее англо-греческий внутренний переводчик дал сбой. Может, он слишком медленно работает. Или, что не исключено, ей все равно — настолько сильно она хочет, чтобы он был мертв. Ирина бросается вперед. Швейцарцу хватает времени, чтобы обернуться и остановить ее ударом пистолета. Он бьет по ее изувеченному шрамами лицу. Тугая блестящая кожа лопается, льется кровь. Она отлетает в сторону, валится на землю, хватаясь за разбитое лицо. Законы физики не на стороне проигравших схватку. Сила земного притяжения несет их туда, куда хочет.

Он обходит нас кругом, победитель в этом раунде, и тычет в меня пистолетом.

— Вставай. Иди.

Две негодующие женщины пребывают в молчании. Удивительно, поскольку можно было бы ожидать, что мы будем похожи на свистящие чайники, в которых бурно кипит вода. Эсмеральда как будто приклеилась к моему боку, тащится рядом, замедляя шаг, когда я это делаю, и останавливаясь, когда останавливаюсь я, что происходит не так часто, как хотелось бы.

— Не останавливайтесь, — говорит он.

— Нам нужно попить.

Пауза.

— Хорошо.

Самое ценное сокровище Греции никогда не упоминается в туристических проспектах. Родниковая вода, стекающая с гор, подается в краны, встречающиеся там и тут. Они торчат из богато украшенных мраморных или каменных стенок. Первой подходит Ирина. Потом Эсмеральда. Швейцарец показывает, что я должна наполнить для него бутылку, что я и делаю. Затем я пью за моего ребенка и за себя. Утолив жажду, мы идем дальше.

Еще в церкви швейцарец забрал мою карту. Названия населенных пунктов, которые Ирина читает на дорожных указателях, не те, что должны быть. Я догадываюсь об этом по ее взглядам, которые она украдкой бросает на меня. Солнце, как и раньше, встает там, где должен быть восток, и садится там, где должен быть запад. Мы по-прежнему идем на север, но по прибрежной дороге, жмущейся к морю.

— Почему мы идем по этой дороге?

Он не отвечает.

Можно догадаться почему. Он обеспокоен тем, что мы встретим Ника, одного или, может быть, с кем-нибудь еще. Он боится нарваться на засаду. О своих планах я ему рассказывала совсем немного, только в общих чертах, поскольку была вынуждена действовать скрытно, сосредоточив все свои внутренние силы на выживании и достижении своей цели. И эта моя намеренная скрытность принесла ожидаемые плоды, которые не могут не радовать: не имея точного представления о моих намерениях, он вынужден действовать, исходя из предположений.

— Я не думала, что швейцарцы трусливы.

— Я не труслив, американка.

— Расскажи мне что-нибудь.

— Что ты хочешь услышать?

— Почему ты ведешь нас на север? Почему не назад, в Афины?

— Я хочу добраться домой. В Швейцарию.

— Что же ты здесь делаешь? Италия ближе к Швейцарии.

— Мои дела тебя не касаются.

— Чушь собачья. Ты сделал так, что они теперь и мои тоже. Если ты собираешься меня убить, хотя бы объясни, что происходит.

— У меня здесь есть кое-какие дела.

Он не видит моих поднятых бровей, потому что идет позади меня.

— Теперь нигде не осталось никаких дел.

— Ты ничего не знаешь, американка.

Он поднимает руку, тыкает дулом пистолета Ирине в щеку.

— Что случилось с ее лицом?

— Ожоги. Несчастный случай в детстве.

— Они выглядят свежими.

— Сгорели на солнце.

Я не выдаю секрет Ирины и продолжаю идти.

Она благодарит меня позже, когда швейцарец отходит отлить к стене автозаправочной станции. Я сжимаю ладонь женщины, жалея, что втравила ее в происходящее, но при этом эгоистично радуюсь, что я не одна.

Приходит ночь, а также все, что ей сопутствует; дневные заботы уносятся прочь. Она пришла не с пустыми руками, у нее для нас подарок: маленький отель, словно белое ванильное пирожное, прижался к изгибу дороги. За кованой оградой плавательный бассейн, притворившийся болотцем, прикрылся гниющими листьями и плесенью. Эсмеральда ждет, пока мы бродим внутри. Швейцарец идет позади нас. Всегда за спиной и с пистолетом в руке.