Андерс Рослунд - Три секунды

На улице было еще тепло, последние лучи солнца скоро исчезнут за крышей соседского дома. Пит подошел к живой изгороди (этим летом надо будет подстригать ее вовремя), увидел по ту сторону мальчишек, которых узнал бы с закрытыми глазами, позвал — ужинать! Немного погодя услышал, как по узкой улочке приближается такси — повернуло, остановилось на дорожке, ведущей к гаражу, красная пожарная машинка снова устояла.

— Привет.

— Привет.

Они обнялись; он, как всегда, подумал, что не сможет разжать руки.

— Я не успею поесть с вами. Вечером надо в Варшаву. Срочное совещание. Но завтра к вечеру вернусь. Ладно?

Она пожала плечами:

— Не ладно. Я так ждала, что мы проведем вечер все вместе. Но — ладно.

— Я приготовил ужин. Все на столе. И позвал пацанов, они идут домой. Во всяком случае, должны.

Короткий поцелуй в губы.

— Еще один. Ты знаешь.

Еще один. Всегда четное число. Его рука на ее щеке, еще два поцелуя.

— Теперь три. Еще один.

Пит поцеловал еще раз. Они улыбнулись друг другу. Он взял сумку и пошел; глянул на изгородь, на дыру посредине — наверное, мальчишки пролезли там.

Что-то их не видно. Он не удивился.

Снова улыбнулся и завел мотор.

Эверт Гренс шарил по коврику, уходящему под пассажирское сиденье и ноги Свена Сундквиста. Под сиденье он спрятал две кассеты. В бардачке лежали еще две. Скорее забрать, уложить в коробку, забыть про них.

Двое молодых полицейских — кажется, уже не такие бледные — стояли на тротуаре между капотом автомобиля и дверью дома номер семьдесят девять. Херманссон завела машину и дала задний ход, но тут один из полицейских постучал в окошко, и Свен опустил стекло.

— Как по-вашему, что это?

Гренс наклонился вперед с заднего сиденья.

— Как вы и говорили. Расправа.

В Крунуберге начался ранний вечер, и найти свободное место на Бергсгатан было нелегко. Херманссон трижды объехала блеклые полицейские здания и, несмотря на протесты Эверта, остановила машину на Кунгсхольмсгатан, возле входа в полицейский участок Норрмальма и Управление уголовной полиции лена. Гренс чуть заметно кивнул дежурному и вошел в дверь, мимо которой не проходил уже много лет — он давно научился любить рутину и крепко держался за нее, чтобы не упасть. Коридор, узкая лестница — и вот они в Единой диспетчерской службе, куда поступают звонки со всего лена, — в сердце огромного дома, в зале величиной с небольшое футбольное поле; за каждым вторым компьютером полицейский или гражданский служащий следит за тем, что происходит на трех маленьких экранах перед ним и на экранах гораздо больших, покрывающих стены от пола до потолка. Началась обработка четырехсот вызовов, поступивших в этот день на номер 112.

Взяв по стаканчику кофе, Свен, Мариана и Гренс уселись рядом с женщиной лет пятидесяти, гражданской служащей; она оказалась из тех, кто кладет руку собеседнику на плечо.

— Во сколько?

— В двенадцать тридцать семь. И на несколько минут раньше.

Женщина, так и держа руку на плече Эверта, другой рукой набрала на клавиатуре «12.36.00»; последовавшая за этим тишина показалась всем долгой, как всегда во время совместного ожидания.

— Twelve thirty-six twenty. [10] Двенадцать тридцать шесть — двадцать (англ.).

Вслед за электронным голосом, говорившим по-английски, как во всех полицейских участках мира, раздался живой — молодая женщина, плача, сообщала о драке в подъезде дома на Мариаторгет.

— Twelve thirty-seven ten. [11] Двенадцать тридцать семь — десять (англ.).

Какой-то ребенок закричал, что папа упал с лестницы, у него очень-очень-очень много крови из щеки и волос.

— Twelve thirty-seven fifty. [12] Двенадцать тридцать семь — пятьдесят (англ.).

И какой-то скрежет.

Звонок явно из дома. Вероятно, с мобильного телефона.

На экране анонимный номер.

— Незарегистрированная сим-карта.

Женщина-оператор убрала руку с плеча Гренса; Гренс промолчал, ему не хотелось, чтобы его снова трогали. Его уже много лет никто не касался, и он не знал, как быть, чтобы не чувствовать себя скованно.

— Единая дежурно-диспетчерская служба.

Снова скрежет. Потом жужжание, помехи. И мужской голос — напряженный, нервный, хотя звонивший притворялся спокойным. Он почти шептал:

— Убит мужчина. Вестманнагатан, семьдесят девять.

Говорит по-шведски. Без акцента. Но разобрать последнюю фразу из-за жужжания было трудно.

— Я хочу послушать еще раз.

Оператор немного сдвинула назад курсор на таймкоде, который черным червяком растянулся вдоль экране компьютера.

— Убит мужчина. Вестманнагатан, семьдесят девять. Пятый этаж.

Всё. Жужжание сошло на нет, звонок завершился. Электронный голос монотонно произнес «Twelve thirty-eight thirty», [13] Двенадцать тридцать восемь — тридцать (англ.). и взволнованный пожилой мужчина сообщил о разбое в табачном киоске на Карлавэген. Эверт поднялся и поблагодарил за помощь.

Они все втроем прошли по длинному коридору управления до следственного отдела. Свен замедлил шаг, чтобы поговорить с шефом. Гренс с каждым годом хромал все сильнее, но ходить с палкой не желал.

— Насчет квартиры. Домовладелец говорит, что ее снял два года назад гражданин Польши. Я попросил Енса Клёвье из Интерпола найти его.

— «Верблюд». Труп. Поляк.

Эверт Гренс остановился перед длинной лестницей, по которой ему предстояло подняться на два этажа, и посмотрел на коллег.

— Значит — наркотики, значит — насилие, значит — Восточная Европа.

Свен с Марианой смотрели на него, но он больше ничего не сказал, а они не стали спрашивать; возле кофейного автомата они разошлись, каждый унес с собой стаканчик. Гренс открыл дверь, по привычке направился к стеллажу у письменного стола и потянулся было к полке, но отдернул руку. Полка была пуста. Ровные пыльные контуры, отвратительные прямоугольники разных размеров — здесь стоял магнитофон, здесь — кассеты, а там (два больших четырехугольника, чуть поодаль) — колонки.

Гренс провел рукой по тому, что осталось от всей его жизни.

Музыка, которую он заклеил в коробку и которая никогда больше не зазвучит в этом кабинете, была из другого времени. Он чувствовал себя обманутым. Он попробовал приноровиться к тишине, которой здесь никогда не было.

Ему не понравилось. Тишина злобно рычала на него.

Гренс уселся за стол. «Верблюд», труп, поляк. Он, Гренс, только что видел человека с тремя большими дырами в голове. Значит — наркотики, значит — насилие, значит — Восточная Европа. Тридцать пять лет полицейской службы в этом городе — и с каждым годом все серьезнее, все тяжелее преступления. Значит, организованная преступность. Неудивительно, что иногда ему хотелось вернуться в прошлое. Значит, мафия. Когда Гренс начинал — юный полицейский, который надеялся во всем разобраться, мафия царила где-то невообразимо далеко — в Южной Италии, в американских городах… В наши дни расправы вроде этой, жестокость — все стало таким непонятным. Полицейские в хоть сколько-нибудь крупных округах молча смотрят, как преступные организации делят деньги, вырученные от торговли наркотиками, оружием, людьми. Каждый год всё новые наркоторговцы вторгаются в районы, находящиеся в юрисдикции городской полиции Стокгольма, и в последние месяцы Гренсу случалось охотиться и за мексиканской, и за египетской мафией. С этой — польской — он еще не сталкивался, но составные элементы все те же: наркотики, деньги, смерть. Полиция разрывалась, но не успевала опередить преступников, каждый день полицейские рисковали, не щадя себя, — и с каждым днем все меньше контролировали ситуацию.