Андерс Рослунд - Три секунды

Эверт Гренс сидел за столом, глядя на коричневые коробки.

Ему не хватало звуков.

Звуков Сив. Звуков Анни.

Звуков того времени, когда все было гораздо проще.

В зале прилета варшавского аэропорта имени Шопена всегда была толчея. Количество прилетающих и улетающих самолетов возрастало по мере того, как огромный аэропорт перестраивался, и в прошлом году Хоффманн уже дважды терял багаж в хаосе заблудившихся пассажиров и огромных, снующих туда-сюда автопогрузчиков.

Пит с легкой дорожной сумкой в руках миновал ленту багажного транспортера и вышел в город, куда больше Стокгольма, покинутого два часа назад. Темная кожаная обивка в такси пахла табаком, и Хоффманн на миг снова стал маленьким, он с мамой и папой ехал к бабушке, все теснились на заднем сиденье, а за окнами проплывал невероятно изменившийся город. Хоффманн позвонил в «Войтек» Генрику, сказал, что прилетел вовремя и встречу можно провести в двадцать два часа, как договорились. Он уже готов был нажать кнопку отбоя, когда Генрик сообщил, что на встрече будут еще два человека. Збигнев Боруц и Гжегож Кшинувек. Второй заместитель директора и Крыша. Последние три года Хоффманн появлялся в штаб-квартире «Войтек Интернешнл» каждый месяц, встречался с Генриком, чье доверие ему удалось завоевать и чья надежная рука помогала Хоффманну подниматься вверх по иерархической лестнице «Войтека». Генрик был одним из многих, кто доверял Хоффманну — и в ответ получал ложь, не подозревая об этом. Со вторым заместителем Хоффманн до этого встречался лишь однажды. Тот был из отставных военных, спецслужбист, он и подобные ему основали эту фирму и управляли ею из черного здания в центре Варшавы — армейская выправка майора контрразведки угадывалась под тщательно продуманным имиджем коммерсанта: этим людям почему-то крайне важно именоваться именно бизнесменами. Зачем понадобилась встреча со вторым заместителем и Крышей? Хоффманн откинулся на прокуренное сиденье, в груди ворочалось нечто, что, вероятно, было страхом.

Такси скользило вперед в неплотном потоке вечернего транспорта, обширные парки и красивые посольские особняки мелькали за немытым стеклом — машина приближалась к Мокотуву. [14] Мокотув — район Варшавы. Хоффманн похлопал водителя по плечу и попросил остановиться — ему надо было сделать два звонка.

— Выйдет дороже.

— Остановите, пожалуйста.

— Тогда еще двадцать злотых. Вы заказывали машину без остановок.

— А ну останови!

Хоффманн наклонился вперед и зашептал шоферу на ухо, небритая щека влажно блестела, когда машина съехала с улицы Яна Собеского и остановилась между газетным киоском и пешеходным переходом на аллее Винценты Витоса. Хоффманн стоял посреди холодного вечера и слушал усталый голос Софьи — Хуго и Расмус, взяв каждый свою подушку, уснули на диване возле нее, завтра утром рано вставать, их детский садик везут на экскурсию в заповедник Накка — что-то на тему леса и весны.

— Слушай…

— Да?

— Спасибо за цветы.

— Я люблю тебя.

Он так любил ее. Ночь без нее — вот что ему сегодня предстоит пережить. Раньше, до Софьи, он не чувствовал, как одиночество затягивает удавку у него на горле в гадком гостиничном номере, не знал, что нет смысла дышать, если тебе некого любить.

Хоффманну не хотелось нажимать «отбой», он все стоял с телефоном в руке и рассматривал какой-то дорого отделанный дом, надеясь, что голос Софьи еще побудет с ним. Однако этого не случилось. Хоффманн взял другой телефон и набрал еще один номер. На востоке США скоро будет пять часов дня.

— Паула встречается с ними через тридцать минут.

— Хорошо. Но, кажется, ничего хорошего.

— У меня все под контролем.

— А вдруг они потребуют ответить за неудачу на Вестманнагатан?

— Неудачи не было.

— Погиб человек!

— Здешним это не особенно интересно. А вот что с доставкой партии все в порядке, им интересно. Партия кое-что значит. Последствия стрельбы мы уладим.

— Ну смотри.

— Когда мы встретимся, получишь подробный отчет.

— В одиннадцать ноль-ноль в «пятерке».

Хоффманн раздраженно махнул сигналящему шоферу. Еще пара минут в одиночестве на холодном воздухе. Он снова сидел между мамой и папой, и они ехали из Стокгольма, из Швеции погостить в Бартошице — несколько миль от советской границы, от города, который теперь называется Калининград. Они никогда не произносили этого названия. Упорно. Для мамы с папой существовал только Кенигсберг. Какой дурак придумал этот Калининград; Пит улавливал презрение в их голосах, но ребенком не мог понять, почему родители покинули место, по которому так тоскуют.

Таксист сигналил и громко ругался, выезжая с аллеи Винценты Витоса; потом они быстро ехали мимо нарядных зеленых районов и зданий, где размещались крупные фирмы. В этой части города жило не слишком много людей: завышенная цена за квадратный метр мало соответствовала спросу.

Хоффманны уехали в конце шестидесятых. Пит часто спрашивал отца — почему, но так и не получил ответа; он приставал к матери и по ее рассказам представлял себе: вот пароход, беременная мать, темная ночь, бушующее море (мать была уверена, что они погибнут), вот отец с матерью сходят на землю возле города под названием Симрисхамн, шведского города.

Направо, на улицу Людвика Идзиковского, еще один квартал.

Последнее время Хоффманн часто бывал в этой стране, в своей стране. Он мог бы родиться здесь, вырасти, стать кем-нибудь вроде тех, из Бартошице, которые после смерти родителей долго пытались связаться с ним, но он не отзывался, и они отступились. Почему он не ответил родственникам? Он не знал. Не знал он и того, почему, оказавшись возле Бартошице, никогда не давал о себе весточку, почему никогда ни к кому не заезжал в гости.

— Шестьдесят злотых. Сорок за поездку и двадцать за ту идиотскую остановку, о которой мы не договаривались.

Хоффманн положил на пассажирское сиденье сотню и вылез из машины.

Большой старый черный дом посреди Мокотува. Такими старыми могли бы стать дома, построенные в настоящей Варшаве — той, которая кончилась семьдесят лет назад. Генрик ждал на крыльце; они с Хоффманном поздоровались, но без лишних слов — оба не умели болтать.

Зал совещаний находился на одиннадцатом этаже в конце коридора. Слишком светло, слишком тепло. Второй заместитель и человек лет шестидесяти (Хоффманн предположил, что он и есть Крыша), ждали возле дальнего торца длинного стола. Хоффманн ответил на их необоснованно цепкие рукопожатия и пошел к уже отставленному от стола стулу. На столе стояла бутылка минеральной воды.

Он не стушевался под устремленными на него взглядами. Опусти он глаза, решив сбежать из-под этих взглядов, для него все было бы кончено.