Андерс Рослунд - Три секунды

— Стернер!

Военный снайпер лежал с биноклем возле перил, на некотором расстоянии от Гренса.

— Сейчас вы полицейский. Сейчас вы полицейский. И будете полицейским еще пять с половиной часов. А полицейское руководство операцией поручено мне. Так что я — ваш командир. Это означает, что с настоящей минуты вы делаете ровно то, что я приказываю. И меня, слушайте внимательно, не интересуют рассуждения о живых мишенях и международных законах. Это понятно?

Они посмотрели друг на друга. Гренс не получил ответа, да он и не ждал.

Вон то большое окно.

Голый шестидесятичетырехлетний человек.

Гренс вспомнил другого человека, других заложников. С тех пор прошло уже лет двадцать, но он до сих пор ощущал удушающую злость. Несколько сопляков из колонии, многообещающих юных уголовников, решили сбежать и захватили заложника — работавшую на кухне пенсионерку, приставив ей к горлу дешевую отвертку. Они расчетливо выбрали самого слабого из всех работавших в колонии. Женщина потом скончалась — не во время самого захвата, а от его последствий. Негодяи словно отняли у нее душу, и она не знала, как вернуть ее себе.

И вот теперь — то же трусливое, просчитанное нападение на самого пожилого, самого слабого.

— Обезвредьте его.

— В каком смысле?

— Подстрелите.

— Не получится.

— Не получится? Я же только что сказал…

— Не получится, потому что мне придется стрелять в торс. А отсюда… поверхность мишени очень мала. Если я буду целиться… например, в верхнюю часть руки… то, во-первых, я рискую промахнуться, а во-вторых, если я попаду в руку, то и все остальное превратится в клочья.

Стернер протянул винтовку Гренсу.

Черное, аскетичного вида оружие было тяжелее, чем ему казалось. Килограммов пятнадцать; жесткие края врезались в ладони.

— У этой винтовки… убойная сила, сокрушительная для человеческого тела.

— При попадании?

— Он погибнет.

Наушник уже дважды чуть не выпал, пришлось прижать его пальцем, каждое слово было решающим.

— Подстрелите.

Что-то затрещало, что-то стукнулось обо что-то. Хоффманн сунул наушник в другое ухо; стало не намного лучше. Пит сосредоточенно слушал, он должен, должен слышать все.

— При попадании?

— Он погибнет.

Этого достаточно.

Пит Хоффманн прошел через мастерскую к кабинету, к столу в глубине кабинета, вытащил верхний ящик и достал бритву, лежавшую там в пустой папке среди карандашей и скрепок, потом — ножницы из подставки для ручек. Вернулся в пустое складское помещение. Охранник по фамилии Якобсон так и сидел, привалившись к стене. Хоффманн проверил пластиковые ленты на его руках и ногах, одним рывком сорвал занавеску с окна, поднял с пола коврик и возвратился в мастерскую, ко второму заложнику.

Пластиковые емкости с нитроглицерином уже приклеены к коже, детонирующий шнур крепко накручен на тело. Хоффманн встретил умоляющий взгляд зэка, наматывая на него ковер и крепко связывая шторой.

Отпихнул чан с соляркой от верстака, поставил возле ног заложника.

Порылся под ковром, ухватил капсюль-детонатор и накрепко приклеил скотчем к концу шнура.

Потом подошел к окну и посмотрел на колокольню. Прямо в дуло направленной на него винтовки.

Они стояли бок о бок у высокого окна на третьем этаже правительственной канцелярии. Распахнули настежь тонкие рамы и вдыхали свежий прохладный воздух. Они закончили. Сорок пять минут назад они назначили полицейского, который будет руководить операцией на месте, в Аспсосской церкви. Затребованный им военный снайпер уже направляется туда.

Решение оказалось невероятно трудным, но оно нашлось.

Теперь этот Гренс может сам решать, основываясь на доступной ему информации.

Решение, которое примет Эверт Гренс, будет принято им и только им. И отвечать за него будет он один.

Раньше он никогда не бывал на церковных колокольнях. Во всяком случае, не припоминал такого. Разве что ребенком, во время школьной экскурсии, под руководством увлеченного учителя. Удивительно; столько лет тренировок — и он никогда не стрелял с такого очевидного объекта, а ведь церковь, естественно, самая высокая точка на этой местности, да и не только на этой. Стернер привалился спиной к стене, посмотрел на чугунный колокол, отлитый давным-давно, чтобы вещать о рае и о преисподней. Он сидел перед колоколом, один, отдыхал, как всегда отдыхает снайпер перед возможным выстрелом, минута покоя в собственном мире, пока наблюдатель стоит возле оружия.

Стернер приземлился у церкви меньше часа назад. Не позднее чем через пять часов он вернется в Кунгсэнген, оставит временную службу в полиции и снова станет военным. Когда его везли сюда, он полагал, что речь идет о неживой цели. Он ошибался. Через несколько минут ему предстоит сделать то, чего он никогда еще не делал. Прицелиться и выстрелить из заряженного боевыми патронами оружия в человека.

В живого человека.

Дышащего, мыслящего, по которому, может быть, кто-то тоскует.

— Объект в поле зрения.

Он не думал о том, хватит ли ему духу спустить курок, сможет ли он попасть в цель.

Но он боялся того, что будет потом, того, чего с ним еще не случалось. Боялся того, что убитый делает со своим убийцей.

— Повторяю. Объект в поле зрения.

Голос наблюдателя звучал с некоторого расстояния, Стернер вышел на легкий ветерок, лег, обхватил винтовку и стал ждать. Тень в окне. Стернер смотрел на наблюдателя. Оба чувствовали и видели одно и то же, и ни один из них не мог бы сказать наверняка, что тот, кто стоит в окне мастерской, повернувшись в профиль, не понимает, что в него можно попасть.

— Готовимся к выстрелу.

Неповоротливый комиссар уголовной полиции, с его манерой то и дело повышать голос и с негнущейся ногой, которая, кажется, не на шутку разболелась, устроился прямо позади него.

— Если Хоффманн не пойдет на попятный, я прикажу стрелять. У него осталось тринадцать минут. Вы готовы?

— Да.

— А боеприпасы?

Стернер не оборачивался, он лежал на животе, лицом к тюрьме, глядя в оптический прицел на окно верхнего этажа корпуса «В».

— Если бы я вовремя получил верную информацию, то зарядил бы винтовку патронами меньшей мощности. Их уже везут из Кунгсэнгена вертолетом, но не успеют. А эти… если я пробью бронированное стекло, за которым находится мишень… они сработают. Но повторяю… ранить ими невозможно. Ими можно только убить.

Дверь была закрыта.

Коричневая — может, и дубовая, царапины вокруг скважины. С каждым двойным поворотом заедающего цилиндра ключ еще немного стирается.

Мариана Херманссон легонько постучала.

Ни шагов, ни голоса — словно тот, кто сидел за этой дверью, не шевелился, не разговаривал, не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.