Дэвид Хьюсон - Священное сечение

Снег падает с темного неба идеальной шелковистой пеленой. Повсюду вокруг праздничных цветных фонарей, украшающих улицы, медленно кружатся огромные белые снежинки. На тротуарах снежное скрипучее покрытие, несмотря на снующие туда-сюда толпы людей, которые еще только несколько часов назад топали по черным камням Корсо, спеша купить подарки в магазинах.

В тот вечер, прежде чем заступить на дежурство, Ник Коста и Джанни Перони ознакомились с метеосводкой. Они обратили внимание на слова «штормовое предупреждение», пытаясь вспомнить, что это значит. Может быть, наводнение? Сильные ветры срывают с ветхих крыш древнюю черепицу как раз на тех улицах и аллеях в центре квартала эпохи Ренессанса, где они чаще всего дежурят. Но начиналось что-то другое. Метеорологи сказали: ожидаются осадки в виде снега. Длительные. Выпадет такой снег, какого здесь не было с последних больших холодов 1985 года. Только на сей раз все продлится гораздо дольше. Неделю или даже несколько. И температура резко понизится. Возможно, это связано с глобальным потеплением. А может, просто какой-то метеорологический трюк. Что бы там ни было, мир явно сбился с привычного ритма. Информация, безусловно, напугала миллионы жителей Рима. Город встречал свое первое белое Рождество, последствия которого уже начинали проникать в сознание римлян. Люди придумывали веские и неоспоримые причины, чтобы не идти на работу. Они опасались стремительно распространявшегося по городу вируса гриппа. Не хотели ехать на автобусе из пригорода в центр, ибо, даже если вам и удастся преодолеть коварные, покрытые льдом улицы, неизвестно, сможете ли вы вернуться домой вечером. Жизнь вдруг стала чрезвычайно опасной штукой. Лучше всего никуда не вылезать и сидеть дома. В крайнем случае дойти до ближайшего бара и там поболтать о погоде.

Впрочем, несмотря ни на что, все они, библиотекарь и продавец, официант и экскурсовод, священник и дрожащий от холода полицейский, думали про себя: «Какое чудо». Ибо раз в жизни Рождество будет настоящим праздником. Наконец-то город сойдет с постоянно движущегося эскалатора современности, сделает глубокий вдох, закроет глаза и на время уснет, укутанный чудесной горностаевой накидкой, которая покрыла черные камни пустых улиц, сделав их белее сахара.

Перони взглянул на напарника. Коста уже научился понимать, что означает такой взгляд: посмотри сюда. Здоровяк коп из Тосканы тотчас подошел к Сандри и крепко обнял его.

— Эй, Мауро! — рявкнул он и еще раз сжал фотографа, прежде чем отпустить. — У тебя пальцы окоченели. Здесь совсем темно, да и смотреть не на что, кроме снега. Хватит уже фотографировать. Ты, наверное, пару сотен снимков нащелкал за сегодня. Расслабься. Надо где-то погреться. Пошли. Даже умник вроде тебя не откажется посидеть в кафе-корретто в такую морозную ночь.

Фотограф заморгал глазами навыкате. Опустил плечи, разминаясь после мощного объятия Перони.

— Зачем прерываться? Разве мне запрещено снимать?

Ник Коста слушал скрипучий голос Сандри — тот говорил с северным акцентом, — потом вздохнул и положил руку на плечо напарника, как бы сдерживая его порыв. Он боялся, что неуравновешенный здоровяк Перони может зайти слишком далеко. Фотограф уже целый месяц работал в квестуре. Довольно славный парень, с претензией на тонкий вкус, он получил что-то вроде государственного гранта на создание документального фотоотчета о работе полиции. Он фотографировал всех подряд: постовых полицейских и работников суда, сумасшедших из морга и церковников. Коста уже видел некоторые его работы: унылые черно-белые снимки охранников, на самом деле весьма недурные. Он заметил, что парень вполне освоился в полиции и бросал на Перони и Косту жадные взгляды, когда бы они ни встречались на его пути. Мауро — настоящий фотограф. Он мыслит исключительно визуально. Вот он смотрит на Ника Косту — маленького, хрупкого, молодого, похожего на бегуна, по какой-то причине сошедшего с дорожки, — и мысленно сопоставляет его с грузным напарником, на двадцать лет старше Ника, с обезображенным лицом, которое трудно забыть, и палец его начинает томиться по затвору фотоаппарата.

Джанни Перони, конечно, тоже знал об этом. Он привык к взглядам исподтишка. Многих интересовали его внешность и биография. В течение нескольких лет Перони работал инспектором в полиции нравов, пока, около года назад, его не понизили в звании за одну оплошность. Он прикоснулся к проходившим по делу наркотикам. Хотел только попробовать, делился он not ом с напарником. Наблюдательный фотограф заинтересовался его обезображенным лицом. Вообще-то оба полицейских представляли для него интерес. Сандри просто не мог в один прекрасный день не сделать с ними серию снимков. А Перони не упустил случая, чтобы хорошенько помять фотографа.

— Можешь снимать дальше, Мауро, — сказал Коста и уловил обиду в светлых бусинках глаз Перони. Взяв напарника за руку, он прошептал: — Это просто фотографии, Джанни. Ты знаешь, чем они хороши?

— Просветите, профессор, — пробормотал Перони, наблюдая за тем, как Сандри пытается вставить в «Никон» 35-миллиметровую кассету.

— Они показывают лишь то, что находится на поверхности. Остальное надо додумывать. Ты пишешь свой собственный рассказ. Придумываешь начало и конец. Фотографии — не жизнь, а произведения искусства.

Перони кивнул. Коста решил, что товарищ явно не в себе. В его голове роились некие сложные мысли.

— Может быть. Но есть ли в этих художественных произведениях место для кафе-корретто?

Коста кашлянул в перчатку и топнул ногой, представляя, как делает глоток граппы, смешанной с двойным эспрессо. Он думал о том, что в такую ночь у них не будет много работы, так как даже самые отпетые римские хулиганы не высунут носа из теплых квартир.

— Полагаю, что да, — ответил он и окинул взглядом пустынную улицу, по которой медленно тащился один лишь автобус № 62, стараясь изо всех сил не завалиться в канаву.

Коста вышел из укрытия у дверей аптеки, поднял воротник плотного черного пальто, замерзшей рукой закрыл лицо от колючего снега и выскочил на аллею, направляясь к далекому и слабому желтоватому свету, льющемуся, по его предположению, из крошечного входа последнего еще открытого в Риме бара.

В маленьком кафе в самом конце аллеи за галереей Дориа Памфили в сплетении темных старинных улочек, ведущих на запад к Пантеону и пьяцца Навона, оказалось всего лишь три посетителя. И вот Коста и Джанни Перони стоят в одном конце стойки и пытаются успокоить здорового верзилу до того, как он совершит какое-нибудь правонарушение. Мауро Сандри уселся на табурет на приличном расстоянии от них и самозабвенно чистит объектив своего чертова фотоаппарата, даже не прикасаясь к кофе со щедрым добавлением алкоголя, который Перони поставил ему еще до начала заварушки.