Дэвид Хьюсон - Священное сечение

Хозяин, высокий тощий мужчина лет пятидесяти, с остатками некогда пышных усов и зачесанными назад сальными волосами, одетый в белую нейлоновую куртку, попеременно смотрит на всех троих и твердо заявляет:

— На вашем месте, синьоры, я бы наказал парня. Надо все-таки держать себя в руках. Ты ведь в общественном месте. Если уж человек в туалет не может спокойно сходить, то куда, хотел бы я знать, катится наш мир? Да и вам тоже пора убираться отсюда. Не будь вы полицейскими, я бы уже давно закрылся. За час продал всего три чашки кофе, и новых посетителей что-то не видно.

Он прав. Когда они тащились в бар, Коста успел заметить лишь пару прохожих, спешащих по заснеженным улицам. Все окрестности основательно замело. Любой здравомыслящий человек, конечно же, спасается от непогоды у себя дома и не выйдет на улицу, пока не кончится пурга, не выглянет солнце и не осветит Рим после ненастья.

Джанни Перони поставил чашку с кофе и подлил в нее еще граппы, что было весьма необычно для этого человека. Сгорбившись, он сидел на древнем шатком табурете — его специально сделали неудобным, чтобы никто особенно не задерживался за стойкой, — молча пялясь на длинные ряды бутылок. Коста понимал: дело тут не в глупом трюке, который выкинул Сандри. Попытка снять его в туалете — Мауро называл такой снимок verite (правдивый) — оказалась лишь последней каплей, переполнившей терпение здоровяка.

Они обсуждали это происшествие, когда Коста спокойно спросил, все ли нормально. И тут началось. Настроение у Перони было отвратное. Он ужасно переживал, что впервые в жизни не увидит своих детей на Рождество.

— Я заставлю Мауро извиниться, — сказал Коста. — Он не хотел тебя обидеть, Джанни. Его надо понять. Он просто постоянно все фотографирует.

Коста подумал, что фотография получится необычной. Легко представить себе грубый черно-белый снимок, на котором запечатлен большой член Перони над грязным писсуаром. Похоже на фрагмент фото пятидесятых, снятого в Париже Карти-Брессоном. Сандри умел найти достойный сюжет. Тут Коста сам виноват. Когда Перони бросился в туалет и у Сандри загорелись глаза, он должен был понять, что происходит.

— Я купил подарки, Ник, — стонал Перони. Его свиные глазки сверкали, изуродованное шрамами лицо выражало страдание. — Как, черт возьми, я теперь доберусь до Сиены в такую паршивую погоду? И что они обо мне подумают?

— Позвони им. Они знают, что здесь творится, и все поймут.

— Да, жди! — огрызнулся Перони. — Что ты понимаешь в детях?

Коста снял руку с широченного плеча товарища. У Перони двое детей — девочка тринадцати лет и мальчик одиннадцати. Похоже, он считает их беспомощными младенцами. Коста восхищался этой чертой характера напарника. Для всего мира он оставался изуродованным, покрытым шрамами головорезом, которого никто не хотел бы встретить в темном переулке. Только это все игра и поза. Внутри Перони прямой, честный, старомодный семьянин.

— О черт! Извини. Я не хотел тебя обидеть. Да и против Мауро тоже ничего не имею.

— Приятно слышать, — ответил Коста и добавил: — Если я могу чем-то помочь…

— Например? — спросил Перони.

— Так говорят, Джанни. Таким образом друг дает знать, что он понятия не имеет, как помочь, да и сделать ничего не в силах. Однако кабы мог, то уж обязательно помог бы. Понял?

Из горла Перони вырвался негромкий каркающий смешок.

— Хорошо, хорошо. Я раскаиваюсь. — Потом он окинул Сандри, который возился со своим «Никоном», злобным взглядом. — Пусть отдаст мне пленку. Не хочу, чтобы мой член красовался на доске объявлений у всех на виду. Парню сказали ходить с нами и фотографировать. Но не велели сопровождать нас в туалет.

— Мауро говорит, тут нет ничего такого. Никто не узнает, что это именно твой конец. Может получиться хороший снимок, Джанни. Подумай хорошенько.

Потрепанное лицо скептически сморщилось.

— На фото будет человек перед писсуаром, а не Мона Лиза.

Коста и раньше пытался разговаривать с Перони об искусстве. Ничего не получалось, хотя в душе Перони оставался неисправимым романтиком, которого неудержимо влекла к себе красота. Истина плелась где-то далеко позади. Коста вдруг подумал, что здоровяк страдает не только от разлуки с детьми. Есть еще проблема его взаимоотношений с Терезой Лупо, патологоанатомом из полицейского морга. Это считается тайной, но в квестуре все тайное быстро становится явным. Перони встречался с привлекательной, своенравной Терезой, что ни для кого не являлось секретом. Когда Коста пару недель назад узнал об этом, он долго и основательно размышлял над открытием, а потом решил, что из них может получиться неплохая пара. Если только Перони удастся избавиться от чувства вины. И если Тереза сможет держать себя в руках, дабы все срослось как надо, после того как безумие первой влюбленности уступает место повседневной рутине совместной жизни.

— Дай мне капуччино, — обратился Коста к бармену. — Похоже, ночка будет долгая и холодная.

Из-за стойки раздался протестующий вой.

— Бога ради, уже двенадцать часов! Что у меня здесь? Ночная столовка для копов?

— Мне тоже капуччино, — попросил Сандри, сидящий в противоположном конце бара, отодвигая в сторону остывший кофе. — Каждому по чашке. Я плачу.

Неожиданно фотограф встал, подошел к Перони, посмотрел ему прямо в глаза и протянул кассету с пленкой:

— Извини. Мне не следовало этого делать. Просто…

Перони подождал объяснений. И, не дождавшись, поинтересовался:

— Просто что?

— Я знал, что ты будешь против. Извини меня, ладно? Я не прав. Но пойми, если такой человек, как я, будет каждый раз спрашивать, можно ли ему сделать снимок, в мире больше не появится ни одной фотографии. Нормальной, какая бы надолго запоминалась. Значительной. Их делает парень с фотоаппаратом, который наводит объектив, когда никто ничего не замечает, а затем… бац! Импровизация. Скорость. Вот в чем заключается вся суть нашего дела. Мы крадем у людей их мгновения.

Перони осмотрел фотографа с головы до ног и задумался над его словами.

— Похоже на вашу работу, не так ли? — продолжал Сандри.

Бармен пустил три чашки капуччино по стойке. Они скользили, брызгая молоком и пеной.

— Слушайте, придурки, это в последний раз! — прорычал он. — Платите и убирайтесь куда-нибудь в другое место. А я хочу лечь в постель и подсчитать заработанные сегодня денежки. Завтра мне открывать заведение в шесть тридцать, только не думаю, что кто-нибудь захочет посетить его.

Коста успел сделать глоток горячего пенистого кофе еще до того, как заработала рация. Перони пристально смотрел на напарника, принимающего вызов. Надо срочно покинуть бар и найти себе занятие. Если задержаться еще на какое-то время, уже не уйдешь отсюда до утра.