Андрей Измайлов - Трюкач

А! Жми – не жми, один черт! Что же делать? Еще спичку зажег и, слепо выставив перед собой, поплелся к выключателю – свет хотя бы включить. Щелк! Ни чер-та! Что за черт?! Бакс голову оторвет! За опоздание. Ладно – опоздание! Как теперь отсюда выбраться то?!

Сел за руль. Фары врубил – ну и фары, и что?! Два белых круга на заклинивших воротах. Аккумуляторы подсядут. Мотор мурлычет. Радио, что ли, включить?

Пик-пик-пик-пик-пик-пиииик. Ну, все. Уже семь. Уже опоздал! Последние новости! Самая последняя новость – он уже опоздал. Самая последняя – и остальные его не интересуют, пусть хоть марсиане прилетели, на головку сели! Лучше – музыка, где тут музыка!

Е-е-европа плю-у-у-ус! С вами Маша Бодрова! И несравненный Принс! Европа плюс – лучшая в мире музыка!

… И не только Маша Бодрова, и не только несравненный Принс. Вместе с вами и… кто?

Кто-о-о?!!

Член прикурил сигаретку и в отсвете – красноватом, колеблющемся, тут же погасшем – глаза в зеркальце. Глазищщщи! Там! А-а-а! Там, сзади, на заднем сидении! Неужто марсиане-таки прилетели?! И на головку сели?!

Захват! За шею. Мертвый захват! Это тебе, Член, не в зале у Стасика Ли! Засуматошил ногами, захрипел и… вырвался. А очень просто: вцепился зубами – звериный инстинкт. Не было такого приема в арсенале ни у Стасика Ли, ни у… ни у кого. И не прием вовсе а инстинкт. Очень хочется жить. Ну и, соответственно, с контрприемом в первый миг и не сообразишь.

Вырвался! И – прыг из мерседеса. А дальше-то куда? Тьма. Высверки. Бочки, канистры, коловороты, запаски.

Все гремит! Гулко рушится! Разбивается вдребезги! Звякает. И загнанной мышью по клетке носится Член – по клетке, в которой еще и кошка. Черная кошка в темной комнате. Страшно! Особенно если она там есть. А есть.

Инстинкт самосохранения способен творить чудеса. Он способен противостоять даже самому изощренному охотнику. Противостоять – не в смысле дать отпор, но хотя бы избежать. Однако – неизбежного не избежать, особенно если и бежать некуда: четыре стенки, чернота, острые углы. Швыряйся, не швыряйся – рано или поздно будешь загнан в угол. В острый угол. Дыхалка сбита. Дышать нечем. Тьма.

Свет! Дайте све-е-ет! Ты кто?! Ой, мама-мама! Кто ты?! Све-е-ет!!!

Свет. Починился! Вспыхнул. Ты кто?!

С вами Маша Бодрова. И Принс. Несравненный!

Заткнись, несравненный! Член орет-визжит не хуже.

– А-ауоа-а-а! – при свете не лучше. Хуже!

Глазищщи! Она! Не может быть! Не бывает! Она! Но ведь она… Нет, не может быть! Он же сам тогда. Не может, уже не может быть, чтобы – она! Ведь уже – все! Было уже!

Что было? И – как было?

А так и было. «Мерседес» на скорости в полуночном городе. Девочка, притихшая на заднем сиденье. Так поздно ей не приходилось еще возвращаться домой.

Домой?

Д-да. В общежитие.

А чего так поздно? Молчишь? Ну, молчи. Он-то, Член, рад побалагурить от скуки со случайной пассажиркой. Но он-то, Член, в курсе: отнюдь не случайна пассажирка. Иначе разве подхалтуривал бы он, Член, столь нерационально: из одного конца города в другой вези одного пассажира, то бишь пассажирку.

Вот и попутчик. Здоровенный, необъятный. Бодя, туловище – точнее не скажешь.

Мастер, подбросишь? До Бордюрной?

Садись. Крюк, правда, небольшой. Но садись.

Он только шофер. Он больше ничего не знает. Он подсадил одного пассажира, потом – другого.

А почему девочка вместе с Бодей вышла на Бордюрной и не поехала дальше, к своему общежитию… он, Член, знать не знает! Честно! Не знает! Он ведь только шофер, его дело – довез, подождал, если скажут «подожди», дальше повез.

Он и подождал – а Бодя с девочкой ушел. Потом Бодя сдевочкой вернулся. Где-то через час. Бодя эту девочку усовал в машину: вези, мол, ее дальше. А сам Бодя не поехал. А девочка совсем больная. То есть стала совсем больная. Но живая! Честно, живая!

Она шевелилась, моргала! Он, Член, сам видел, видел! Он даже с ней заговорить решил! Бодя ведь хамло порядочное – Бодя мог ей больно сделать. И сделал.

Но что сделано, то сделано – теперь придется терпеть, девочка. Трясучка, не трясучка – но к доктору мы не поедем. А поедем мы в общежитие, как и заказано с самого начала, да! Вот еще, он, Член, сам же ее к доктору повезет! Ищите дурака! Хрен в сумку!

Он ведь не знал, подумать не мог, что это не просто трясучка, что это просто агония.

Он, Член, с ней все разговаривал-разговаривал. Тут тормознул на красный, приглушил мотор. Вслушался – а позади тишина НЕХОРОШАЯ. А глазищщи открыты, не моргают! Не дышит!

Но ведь только что шевелилась, только что моргала!

Это все Бодя! Бодя это! А он, Член, ни при чем! Конечно, ни при чем! Только именно у него, у Члена, труп в машине – еще тепленький. Что ему было делать?! Ну, что?!

Он, Член, и свез… Нет, не в общежитие… Куда-куда! На… свалку.

Живой, дышащий мусор, груды, мухи, писк крысиный…

Там и зарыл… Ничего не знаю, ничего не видел. А если и знаю, то не скажу. А если и скажу, то: «Это Бодя! Бодя это! Не я! Я не!..».

Мрачное это место, свалка.

Бульдозеры, сгребающие кучи в более компактные кучи.

Чайки, чад, грязь.

Чего только здесь нет! Картина, корзина, картонка, маленькая собачонка… Ручки, ножки, огуречик…

… Человечек!

Так и зафиксируем на пленке. Вспышка: ручки, неестественно подогнутые, ножки нелепо торчат, и уж совсем нелепо шея вывернута. Нелепо.

И еще нелепей – «мерседес» на свалке. Пустой, брошенный. Кто же столь богатенький: «мерседес» – и на свалку! Абсурд!

Вспышка. Пустой «мерседес», целехонький, белый. Свалка.

А здесь чистота не в пример свалке.

Яркий, стерильный свет.

Метлахская плитка.

Колбы, мензурки, острый блеск никелировки.

Халаты. Лежаки…

Лежи себе, человечек, под простынкой, укрытый с головой. Молча. Отговорил свое. Морг.

– Травма, несовместимая с жизнью. Печень… Внутреннее кровоизлияние… – белый халат деловито-монотонен.

– Зарубин. Валерий Сергеевич. 1951 года рождения. Известен под кличкой Член. Прописан по адресу… – некий служака столь же деловито-монотонен.

– «Мерседес» принадлежит гражданину Баскакову Анатолию Марковичу, учредителю товарищества с ограниченной ответст…

– Да-да, – прерывает Гуртовой, кривя губы. Кто-кто, а Баскаков-то ему известен. Да и кому Баскаков не известен!

– Виктор Тарасыч, кофейку? – еще один белый халат зазвал в соседнюю комнату. Спиртовочка, чашечки, даже бутербродик с мертвенным ломтиком ветчины.

Отчего же! Морг и морг. Жизнь-то продолжается. 3а годы и годы работы «на земле» к чему только ни привыкнешь.

– Смерть наступила от восьми до восьми тридцати утра. Трупное окоченение…

А молодежь нехай привыкает. Степа Евсеев, дурнота и бледность. Привыкай, малой!

И малой героически привыкает: вокруг да около лежака, где под простынкой покоится Зарубин Валерий Сергеевич, известен под кличкой Член. Хм, хм. Оно конечно, Степа от Гуртового ни на шаг и, преодолевая тошноту, глядеть бы куда угодно, лишь бы не на труп под простынкой. Ан – нет-нет, а глаза косятся. Кличка Член! Интригующе! Хм, хм.