Лайонел Дэвидсон - Ночь святого Вацлава

От этого осмотра старого Павелкова завода у меня осталось в памяти очень мало. Производство стекла дело шумное. Главное предназначение готового продукта – разбиваться вдребезги. Стекло подается в гигантских станах, оно очень твердое по краям, и температура при этом самая разная – от умеренно тропической до запредельной, как в печке. Скажу только, что в полпятого мы наконец-то закруглились.

Галушка сказал, что хочет дать нам кое-какие бумаги. Это меня очень обрадовало, потому что я все время ломал голову, как бы устроить так, чтобы вернуться в его кабинет.

– Конечно, – сказал он, когда мы шли в административный корпус, – у вас сильно сокращенная программа. Вы успели только бегло все осмотреть. Не могли бы вы заглянуть еще раз, перед отъездом?

– Суббота – свободный день, – ввязался Влачек. – Может быть, пан Вистлер захочет воспользоваться этой возможностью?

Я ответил, что очень и очень надеюсь, и пошел за Галушкой в кабинет. Чувствовал я себя абсолютно разбитым. Я думал, что, конечно же, никакого «Норстранда» там не будет, и мне придется спросить, где он. Я так и видел эту картину, как я сижу и тяну резину, пока его проводят по секретным каналам. А может, его вообще не вернут. Может, тот, кто должен был его «начинить», вовремя не управился… Может» ему помешали… Я бредил всякими ужасами и, входя в кабинет, закрыл глаза и коротко помолился. А открыв их, сразу взглянул на стол. Путеводителя не было.

– Если вы готовы минуточку подождать, – говорил тем временем Галушка, нажимая на кнопку селектора, – я покажу вам данные о деформации при растяжении, которые вас так заинтересовали. Мне представляется, что вам также стоит просмотреть документацию о тепловой обработке и отжиге. Товарищ Биронова, – сказал он в селектор, – пожалуйста, принесите мне отчет о…

– Вам нехорошо, пан Вистлер? – спросил встревоженный Влачек. – Посидите немного. Это о¥ жары, с непривычки. Садитесь вот сюда, разрешите, я вам помогу.

Я сел, меня трясло и тошнило. Галушка дал мне стакан воды. Пока они стояли и озабоченно глядели на меня, вошла секретарша, а в руках у нее были какие-то бумаги и «Норстранд».

– Кто-то его передал, – сказала она, – и я подумала, что, может, это английского пана.

Я сказал:

– Да, да, конечно, это мой. Я, наверно, где-то его забыл…

И остался сидеть, слушая, как говорит Галушка и как мой собственный голос очень интеллигентно ему отвечает.

Вскоре я уже ехал обратно в Прагу.

Я хорошенько запер дверь своего номера и растянулся в шезлонге. Взвинчен я не был, даже не нервничал. Но испытывал абсолютное изнеможение – будто много часов подряд рыл канаву или же провел несколько раундов с вертким боксером наилегчайшего веса, не бронебойным, но очень проворным.

Потом я сел, открыл «Норстранд» и осмотрел форзац. Один уголок у него был загнут. Раньше я этого не замечал. Никаких признаков чужого вмешательства не было видно. Как и говорил Канлиф: если бы вам об этом не сказали, вы бы и не догадались.

Было около половины шестого. Я решил налить себе горячую ванну и понежиться. Несмотря на великолепие комнаты, ванна была старомодная, она покоилась на четырех лапах и отставала от стены дюймов на восемнадцать. Мыльницы не было, пробки – тоже. Я обыскал все под ванной и вокруг. На полулежал кусок трубы – и это все. Настало время воспользоваться услугами Джозефа, и я ему позвонил.

Джозеф принес мне пробку, я наполнил ванну, влез в нее и медленно вытянулся во всю длину. Я испытывал чувство необыкновенного покоя. Вспоминались те часы, когда сердце выпрыгивало из груди и переворачивались все внутренности. Слава всевышнему, что это позади! Я раздобыл секрет. Остается только вернуться с ним назад.

И потом я, наверно, задремал.

Когда я открыл глаза, была четверть седьмого. Я вылез и растерся полотенцем. Потом надел чистое белье, вошел в комнату и снова улегся в шезлонг, блаженно, с легкостью в мыслях. Господи, а ведь день-то еще не кончился! Любопытно, что меня еще ждет?… В семь часов я оделся, позвонил и заказал себе пива, потом вышел на балкон.

Я стоял там, потягивая пиво, а когда часы стали бить четверть восьмого, вошел в комнату, взял свой путеводитель и отчалил.

Она сказала, в половине восьмого, в «Славии».

Только выйдя из отеля и ступив на все еще шумную Вацлавске Намести, я почувствовал, что ванна, отдых и пиво произвели магическое действие. Я ощущал себя очень стройным англичанином, готовым к приключениям.

Прага, и это факт, – самая руританская [2]столица Европы. Несмотря на «руки и умы», город этот окружен каким-то ореолом романтики. С закатом солнца на липах, обрамляющих набережную, зажигаются фонарики. От расположенных наверху, в Граде, Градчан тянутся гирлянды из сотен горящих шафрановых точек, словно отблеск уходящего дня. А потом на Вацлавске Намести вспыхивают неоновые лозунги, и наступает черед серых, украшенных остроконечными башенками строений и вымощенных булыжником двориков старого города. Ты будто слышишь дыхание Черного Михаэля и загадочных юных графинь; и сам ты не больше, чем камень, брошенный из Зенды.

Это было замечательно, я действительно наслаждался прогулкой по старому городу. Когда я вышел на набережную, часы пробили полвосьмого, и я заторопился. Но все же на десять минут опоздал.

«Славия» – большой угловой ресторан с огромными окнами, выходящими с одной стороны на Влтаву.

В жарком вечернем воздухе жизнь здесь кипела, как в улье, официанты и официантки так и сновали взад-вперед меж переполненных столиков.

Она сидела у окна с чашкой чая в руках и читала газету, стоящую перед ней на деревянной подставке. На ней была белая вышитая блузка, а волосы уложены в какую-то новую прическу – забраны наверх, отчего шея выглядела очень длинной и соблазнительной.

Она не заметила, как я вошел; я подошел к ней сзади и, улыбаясь, прошептал на ухо:

– Добрый вечер.

Она вскинула голову и оглянулась:

– Ой, добрый вечер!

– Прошу прощения за опоздание. Я не рассчитал, сколько мне нужно времени, чтобы сюда добраться.

– Ничего страшного… – Она сногсшибательно покраснела и от неожиданности будто бы позабыла весь свой английский. Я сел напротив, глядя на нее откровенном восхищении.

– Вы прелестно выглядите. И прическа ваша мне нравится.

– Благодарю вас. Вы очень галантны.

– Чем вы сегодня занимались?

Она стала рассказывать, удивительно важно и как-то по-детски. А я продолжал глазеть на нее все с тем же откровенным восхищением. На шее у нее была тонкая золотая цепочка с камеей. Вышитая блузка совершенно не стесняла чудесную фигуру. Было что-то чуть диковатое в ее по-славянски скуластом лице. Я ощутил, как во мне начинает закипать какое-то приятное предчувствие. Николас Вистлер, без сомнения, был на грани того, чтобы причинить себе здоровенный вред.