Лайонел Дэвидсон - Ночь святого Вацлава

Я занял единственное свободное место у стола и теперь заметил, что ее смущают любопытные взгляды соседей. И когда я предложил пойти куда-нибудь в другое место, она с готовностью вскочила. На столе уже лежал счет. Я заплатил, и мы вышли.

На улице все дурные предчувствия снова вернулись ко мне. Она была выше меня чуть ли не на голову, и походка у нее была мощная, подпрыгивающая. Я вдруг почувствовал, что потею от смущения. Но на нее это вроде бы ни капельки не действовало. Она говорила очень медленно и старательно, тщательно прокладывая путь сквозь дебри синтаксиса, поглядывая на меня сверху вниз невинными серыми глазками.

Мы ужинали в «Злата Кохутек» (что в переводе значит «Золотой петушок») – ночном кабаке на другом берегу реки. С фасада украшенный светящимся петухом и аляповатыми нотными знаками, ресторан выглядел довольно безвкусно. Но внутри было очень романтично – это был длинный, погруженный в полумрак зал с лампами на столах и сияющими белизной скатертями. И все время, пока мы ужинали, очень мягко и старомодно играл квинтет.

Девица моя пила и ела с завидным аппетитом. Я предложил ей выбрать блюда. Она заказала карпа, жареного гуся, сметану, что-то под названием «суфле "Милорд"» и воду со льдом. А кроме того, огромные коктейли, полбутылки красного венгерского вина и румынского коньяка к кофе.

Все это подействовало на меня самым удивительным образом. Квинтет в дальнем конце зала вдруг стал то уплывать, то наплывать.

На девицу это, кажется, тоже произвело должный эффект. Вдруг улетучилась некоторая чопорность ее манер. Она сидела, поставив локти на стол и подперев подбородок ладонями, и улыбалась мне улыбкой Моны Лизы.

Она рассказала, что ей двадцать лет, и она вместе с отцом, вдовствующим музыкантом, живет в Баррандове, в нескольких километрах отсюда, если ехать по берегу Влтавы. И что она уже два года работает шофером.

– А как насчет рок-н-ролла? Вы действительно так любите танцевать?

– Не танцевать. Я бы не назвала это тандем. Это, скорее, веселение.

– Веселье.

– Да, веселье. Это веселье и молодость. Но танцевать я тоже люблю, это правда. Я должна была учиться балету. Так хотел отец. Но не получилось. Я слишком растянулась.

– Как Топси.

– Топси?

– Это девочка, которая тоже очень сильно растянулась. Просто шутка, – сказал я, заметив удивление в ее глазах. – По-английски говорят «вытянулась».

– А-а, это шутка… Спасибо. Хорошо, что вы меня поправляете. Только так и молено выучить язык. Правда?

А квинтет все играл, наяривал все пронзительней.

– Они нам намекают, что лучший способ учебы – перинный.

– Перинный?

– Да, есть такой способ изучения языка. Ладно, забудьте то, что я вам наговорил, – сказал я, обеспокоенный ее большим недоуменным лицом.

Но она и не думала забывать.

– Перинный английский… перина, это то, что кладут на кровать, правда?

– Совершенно верно.

– А-а… То есть, это когда люди вместе лежат в постели? – с озарением на лице.

– Прошу прощения, я этого не говорил.

– Да ну, в этом нет ничего особенного. Не стесняйтесь, – внезапно улыбнувшись, сказала она. – Во французском есть такое выражение… Забыла. Вы хотели сказать, что любовники учат язык гораздо быстрее?

– Да. Что-то в этом роде. Я просто пошутил.

Она теребила растрепавшиеся волосы и с любопытством меня разглядывала.

– Вы как бизнесмен, наверно, много путешествуете, да?

Я вытаращил на нее глаза.

– Да нет, не очень.

– Сколько – не очень?

– Не знаю… Видите ли, я только…

– Вы женаты?

– Нет.

Она как-то странно улыбалась, и в ее блестящих хмельных глазах зажглись огоньки.

– Так интересно знакомиться с жизнью разных людей. Мне бы так хотелось узнать еще больше!

– Может быть, я могу вас подучить?

– Может, и можете! – она хрипло и очень многообещающе рассмеялась, перегнувшись ко мне через стол. Я взял ее за руку.

– Потанцуем? – спросила она.

Этого-то я и боялся! Квинтет играл уже не тихо и старомодно, а шумно и старомодно. Несколько пар кружили по паркету. Я нащупал в кармане «Норст-ранд» и встал.

Оказалось, все не так страшно, как я думал. Она была податливой и легкой на своих каблучках и подчинялась малейшему прикосновению. Мы несколько раз в пьяном вихре промчались по залу. И вроде бы никого этим зрелищем не убили. Были здесь и другие низкорослые мужчины, танцующие с крупными, пышными дамами, к тому же в этом зале с притушенными огнями вино лилось рекой. Ее грудь, все та же, что и раньше, была совсем рядышком с моим подбородком и весьма недвусмысленно к нему прижималась. Это открывало массу возможностей, но я все же обрадовался, когда музыка наконец смолкла.

Ушли мы в десять и отправились гулять – перешли через Влтаву и побрели вдоль набережной, под липами, сияющими зеленоватыми огоньками. Я попробовал обнять ее за талию и не встретил никакого сопротивления. Наоборот, она очень нежно ко мне прижалась. И я решил посмотреть, что будет дальше. Так мы добрели до Вацлавске Намести – по-прежнему шумной, бурлящей жизнью и ярко освещенной. У края тротуара стояли лотки, на которых продавались «парки» – горячие сосиски с солеными огурчиками.

– Хотите парки? – спросила она.

– Нет, спасибо.

– А мне хочется парки.

Я встал в очередь и купил ей сосиску, дивясь на ее аппетит. Парки продавались с ломтиком черного хлеба и капелькой горчицы. Она быстро со всем расправилась, и мы пошли дальше.

Раздался бой часов – без четверти двенадцать.

– Мне так все понравилось! – сказала она. – Я вам очень благодарна за этот вечер.

– И мне тоже понравилось. Спасибо, что пришли.

– Мне уже пора домой.

– Наверно, вы правы, – сказал я, всей душой одобряя ее решение. Когда мы вышли на людную улицу, я снял руку с ее талии. Баррандов, где-то там за Влтавой, казался очень далеким, – Какой трамвай туда идет?

– О, меня не обязательно провожать!

– Все равно я хочу вас проводить.

– Пожалуйста, не надо. Видите, мы уже пришли на остановку. Мне это вовсе не трудно. А вам завтра работать…

– Но я обязан вас проводить! – воскликнул я в смятении. Не может быть, чтобы я неправильно истолковал все ее намеки.

– Нет, прошу вас! Уже поздно. И меня ждет отец. Я поеду одна.

Она прочно вросла в тротуар и вроде не собиралась менять своего решения. Я вдруг снова подивился массивности ее статей. Она протянула мне руку, и я мрачно ее взял.

– Ну что ж. Если вы настаиваете… – сказал я, проклиная себя за то, что такой лох. Ведь на нашем пути было немало заманчивых двориков, примыкавших к набережной.

– Если хотите, мы можем снова встретиться.

– А ваш отец ждет вас каждый вечер?

– В большинстве случаев, – сухо сказала она.

Было в ней что-то такое, чего я никак не мог уловить, – какая-то странная усмешечка, выглядывающая из раскосых глаз. Я это заметил еще в ресторане.