Брайан Форбс - Порочные игры

— Из-за чего же тогда? Ведь должна быть причина, раз ты так поступаешь. Что изменилось? Я ведь остался прежним!

Убедившись, что я ничего от нее не добьюсь, я прибегнул к последнему средству.

— Ладно, если не можешь потерпеть даже несколько дней, поезжай. — Я все еще надеялся, что она передумает. — Я совсем не хочу, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Но что означает твой отъезд?

— А ты как думаешь?

— Все ясно как день! Если бы ты любила меня, не бросила бы все, не уехала бы без всякой причины! Твои объяснения просто бессмысленны. Ты будешь дома, когда я вернусь?

— Да.

— Зачем же тогда все это устраивать, милая?

— Сама не знаю, — сказала она и заплакала. И тут я впервые понял, что нашей любви конец.

Потом был последний мучительный ленч, и я отвез ее в аэропорт Бордо.

— Я подожду, пока объявят твой рейс.

— Не надо, прошу тебя, ненавижу долгие прощания.

Мы поцеловались. Ничего, утешал я себя, все обойдется, она приедет и позвонит, скажет, что соскучилась и что все будет по-прежнему.

Но она не позвонила. Только написала несколько строчек своим детским почерком на листочке розовой бумаги с игрушечными мишками, какими пользуются школьницы: «Мой дорогой Мартин, я долетела благополучно. Мне очень жаль, что так получилось. Ты заслуживаешь лучшего. Порой я сама себя ненавижу и хотела бы быть другой. Я всегда буду тебя любить. Ты ни в чем не виноват, это все я, но поверь, я не хотела бы причинять тебе боль. Береги себя и занимайся тем, что тебе нравится. Софи». Какие-то слова были зачеркнуты, и, даже поднеся письмо к яркому свету, я не мог разобрать, что там написано.

Я позвонил домой, никто не ответил, только мой собственный голос из автоответчика, словно издевающийся надо мной. Я звонил, наверно, раз двадцать с одним и тем же результатом. Я не мог заставить себя поверить, что это конец. Когда я вернулся в Лондон, ее нигде не было. Я прошел прямо в спальню, но не обнаружил никаких признаков ее присутствия. Я словно вернулся в дом, где кто-то умер: покойника уже нет, но вещи, которых он касался, остались — и тоже кажутся мертвыми. В ванной я заметил просыпанную пудру на раковине, перекрученный тюбик зубной пасты, пустой пакетик из-под пилюль (на него особенно больно было смотреть — видимо, когда теряешь любимого человека, плотские воспоминания мучают больше всего).

Я обзвонил ее подруг из балетной школы, хотя понимал, что многие из них были бы только рады сообщить мне плохие новости (чего еще ждать от подруг?), но в класс она не возвращалась, и они ничего сказать не могли. Софи исчезла, как исчезают вещи из рук иллюзиониста: только что была здесь, совсем рядом, а теперь словно улетела на другую планету. Я побывал во всех домах, которые мы посещали вместе с Софи, но это оказалось невыносимо: каждый раз мне приходилось как-то объяснять, почему она не пришла. Я даже позвонил Генри, унизился — знал, что он с удовольствием скажет о Софи что-нибудь нелестное. Но вопреки ожиданиям он воскликнул:

— О, какой кошмар! Тебе, наверно, несладко сейчас.

— Еще бы!

— Мне очень жаль, друг. Я был уверен, что вы этакие Дарби и Джоан. [76] Символ любящей пары — статуэтка, обычно украшение для камина.

— Я так беспокоюсь за нее. Как ты думаешь, кто бы мог знать, где она?

— Сразу и не сообразишь. Попробую что-нибудь выяснить. Я иногда встречаю ее старую подружку — как ее, Мелисса?

— Мелани.

— Правильно, Мелани. Позвоню ей, кажется, на работе у меня есть ее телефон.

— Правда? Попроси ее позвонить мне.

— Конечно. Голос у тебя действительно неважный. Может, встретимся? Как насчет ленча, завтра я не могу — скажем, в четверг?

При встрече Генри всячески старался развеселить меня, даже предложил пригласить двух подружек на вечер. Но мне было не до дурацких свиданий. Позже он сдержал свое слово и попросил Мелани позвонить мне. Но и здесь мои надежды не сбылись: Мелани была замужем, имела двоих маленьких детей и ничего утешительного сообщить не могла. Они с Софи разошлись, и она не имела представления, где ее можно найти.

Говорят, писатель может извлечь пользу из чего угодно. Это не всегда верно. Подчас жизнь бьет нас чересчур больно, и когда мы пытаемся выплеснуть эту боль на бумагу, то лишь снова и снова испытываем страдания. Из моей попытки написать рассказ, используя моменты нашего прощания в Барсаке, ничего не вышло. Кажется, я искал ее еще почти месяц, рылся в завалах памяти, стараясь вспомнить какой-нибудь эпизод, который мог бы все объяснить. Но мало-помалу принялся «собирать камни» для новой жизни. Встречаясь с девушками, я вскоре понял, что отношения с Софи изменили меня. И я теперь не способен на случайные связи. Я сошелся было с девушкой, научным работником, с которой познакомился в лондонской библиотеке, но очень скоро она получила работу в Брюсселе, а продолжать роман в разлуке оказалось для нас обоих не под силу. И в моей жизни наступил какой-то сумбурный, нелепый период, чем-то похожий на пустые годы юности, полные несбыточных ожиданий.

Вечно недовольный собой, я не находил себе места, хотя, по иронии судьбы, писательские дела шли успешно. Мой очередной роман стал книгой месяца и несколько недель фигурировал в списке бестселлеров.

После долгих уговоров я согласился принять участие в популяризаторских турах по крупнейшим городам и получил приглашение выступить на литературных завтраках. Свои заранее подготовленные речи я пересыпал шутками, охотно раздавал автографы сентиментальным матронам. Впервые после долгого перерыва ездил по Англии, порой не в силах избавиться от ощущения, что путешествую по незнакомой стране. Но вскоре и эта новизна путешествия по железной дороге иссякла.

Меня сопровождала добросовестная девушка — рекламный агент, которую буквально все восхищало. Когда мы вечером приехали в Абердин, одолеваемый усталостью и полный апатии, я набрался сверх меры и совершил на нее наезд, который она разумно обратила в шутку. Именно там я наткнулся на номер «Кантри лайф». Этот замечательный журнал, уделяя много внимания рекламе недвижимости и предметов искусства, в начале текстового раздела помещает также (всегда несколько неожиданно) фотографии будущих новобрачных во всю страницу. Так я узнал о том, что произошло с Софи, и о степени лицемерия Генри.

Подпись под фотографией гласила: «Объявлено о свадьбе мисс Софии Герберт, единственной дочери покойных мистера и миссис Стефен Герберт из Нортгэмптона, и мистера Генри Блэгдена, популярного молодого политика. Медовый месяц пара провела на Барбадосе».

Несомненно, именно Генри настоял на том, чтобы скромное «Софи» изменили на «Софию».

Сначала я испытал боль пополам с ненавистью, но постепенно ненависть к ним обоим взяла верх. Признаюсь, в ту ночь, когда я увидел этот журнал, я плакал в своем гостиничном номере. Кто-то, кажется Мориак, написал: «Так уж странно устроено наше сердце, что мы в ужасных муках расстаемся с теми, с кем жили без радости». В изначальной своей муке я убедился, что он прав. Лишь много позже я смог понять, что Софи вошла в мою жизнь в тот самый момент — единственный и неповторимый в жизни, — когда человек созрел для любви.