Брайан Форбс - Порочные игры

Вдруг дверь камеры открылась, и в нее втолкнули деревенского детину, который, как могло показаться с первого взгляда, попал в автокатастрофу. Клетчатая рубаха в нескольких местах порвана, джинсы покрыты грязью. Бровь была рассечена, череп пробит, и из раны текла кровь почти такого же цвета, как его короткие огненно-рыжие волосы. Он грохнулся на колени, рыгнул, потом расстегнул «молнию» на штанах и пустил струю. И лишь облегчившись, поднял на меня глаза.

— Пнула меня в жопу, — пробормотал он, — а я нажрался, как последнее дерьмо. Было у тебя когда-нибудь такое, чтобы ты нажрался, как последнее дерьмо, а женщина пнула тебя в жопу?

Я счел за благо промолчать и положил ногу на постель, потому что моча потекла как раз в мою сторону. Ну и ночка мне предстоит, подумал я.

— Все бабы суки, правильно я говорю? Выкаблучиваются, лягаются всю дорогу, правильно я говорю? Правильно? Ну скажи!

То ли он обиделся за мое полное равнодушие к его проблемам, то ли просто перебрал, но тон его вдруг резко изменился.

— Что уставился, мистер? Я тебя знаю, ты ее дружок! Дружок этой дряни! А раз так, я тебя убью!

Он попытался встать на ноги, но, поскольку ремень у него отобрали, а джинсы были расстегнуты, оступился и медленно повалился на бок. Он полежал немного, что-то бормоча, потом снова стал дергаться. Я поднялся с постели, осторожно обошел его и, добравшись до дверного молотка, принялся отчаянно стучать. Дверь открыл пожилой полисмен. Заглянув внутрь, он выругался:

— Вот засранец вшивый, каждый раз одно и то же.

Он опять захлопнул дверь. Пьяный все еще валялся на загаженном полу, но стоит ему проснуться, думал я, и все начнется сначала. Не сводя с него глаз, я на всякий случай собрал свои вещи. Полисмен вернулся только минут через пятнадцать. Он принес ведро воды и окатил из него детину — без всякого эффекта.

— Ну и пусть валяется в своем дерьме, — сказал полисмен. — Проснется и сам все уберет.

Всю ночь в камере воняло, но, к счастью, пьяный проспал до утра и больше меня не беспокоил. Проснувшись, он вел себя по-другому: хныкал и каялся, а потом, прежде чем его увели, убрал за собой. Я почти не спал, стараясь придумать, как выбраться из сложившейся ситуации. Придется, видимо, так или иначе раскрыть Трэвису суть дела. Мне, конечно, никак не улыбалась перспектива попасть в американскую тюрьму, а сейчас она была вполне реальной.

Мне принесли завтрак и разрешили воспользоваться умывальной комнатой. Там я умылся и снова почувствовал себя человеком. Наконец я решился и попросил о встрече с Трэвисом, сказав, что готов сделать заявление. На исходе утра явился Векслер и отвел в кабинет Трэвиса.

Свое отрепетированное заявление я начал с того, что был потрясен гибелью Клемпсона.

— Я оказался в тупике, и этим во многом объясняется мое вчерашнее поведение.

Трэвис перебил:

— Ладно, о’кей. Давайте о главном.

— Меня зовут Мартин Уивер, я действительно писатель, и вы можете это проверить. В вашем книжном магазине наверняка есть мой последний роман — карманное издание. Там на последней странице обложки вы увидите мое фото и убедитесь, что это я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Как называется?

— «Шестая колонна».

Помолчав, Трэвис сказал:

— Снова тянете время, а мне нужны факты. — Он обернулся к Векслеру: — Узнай, где можно достать эту книгу.

Когда Векслер вышел, я сказал:

— Я готов сделать развернутое заявление.

— Только не в порядке одолжения, ладно? Мне ни к чему очередная порция хреновины.

Ночью я понял, что единственный, кто может помочь, — это Гиа. Удивительно, как это я раньше о нем не вспомнил. Он знал подоплеку всей этой гнусной истории лучше, чем бедняга Клемпсон. Но, чтобы убедить Трэвиса, в моей ситуации даже этого могло оказаться недостаточно. Я наделал слишком много ошибок, и это, пожалуй, был мой последний шанс.

— Можно включить магнитофон? — спросил я. — Я хотел бы, чтобы то, что я скажу, было записано.

— И я тоже.

Он включил магнитофон и приступил к официальной процедуре, продиктовав вначале дату и время.

— Продолжайте. Назовите себя еще раз и начинайте.

Я начал не торопясь, рассказал вкратце о своих прошлых отношениях с Генри и Софи, не щадя себя. Затем перешел к мнимому самоубийству Генри и моей встрече с ним в Венеции. Тут Трэвис, наконец, проявил интерес к моему рассказу.

— Погодите, — сказал он. — Раз вы были уверены, что это он, почему сразу не заявили в полицию? Как я понял из ваших слов, он был членом парламента, фигура заметная, верно?

— Да, он занимал вполне определенное общественное положение.

— А что, ваши политики такие же подлые, как и наши?

— Это мне неизвестно.

— На наших, если бы даже они загорелись, мне и поссать было б неохота.

— Сперва я не был уверен до конца. Только потом, после первого убийства, убедился в своей правоте.

— Вы имеете в виду убийство мальчика в Венеции, да?

— Да.

— Вы сказали «первое» убийство. Что, были еще?

— Да. — Я рассказал про поездку в Москву, про случай с Голицыными и про то, как получил предупреждение и вынужден был отправиться в московский аэропорт.

— И даже после этого вы не обратились в полицию?

— Обратился, но неофициально. Связался со своим знакомым Клемпсоном, тем, что трагически погиб, и рассказал ему все, что только что вы слышали от меня.

— Если он, как вы говорили, был полицейским высокого ранга, почему ничего не предпринял?

— Видите ли, не знаю, как работают ваши подразделения, но наш разговор как бы выходил за рамки его юрисдикции. Он работал в отряде по борьбе с терроризмом, а дело это относилось к какому-то криминальному подразделению. Но я уверен, что он им занимался, это был человек слова.

— Так почему же за этим ничего не последовало?

— Не знаю и никогда не узнаю, поскольку он мертв.

— Возможно, вам сейчас это даже выгодно. Но сами вы дали маху. — Он снова прервал меня. — Человек вы как будто неглупый, но, слушая вас, этого не скажешь. На вашем месте — бьюсь об заклад, я знал бы, куда обратиться.

— Пытался, я вам уже говорил, но везде натыкался на стену, хотя попытки мои носили вполне безобидный характер. Покончи с собой ваш лучший друг, уверен, вы поступили бы так же. Я не мог понять, почему все смыкают ряды; был искренне уверен, что он мертв. И только после событий в Венеции и Москве убедился в обратном.

Трэвис пожал плечами.

— О’кей, допустим, здесь у вас были основания сомневаться. Что же случилось дальше?

Я рассказал ему, как нашел Сеймура, и о компьютерном коде, обнаруженном среди бумаг Генри.

— Я совершенный дилетант, совсем не эксперт и компьютером пользуюсь только как текстовым процессором, когда пишу свои романы. Но мне помогает один человек — специалист по компьютерам, и он расшифровал этот код. Вначале мы было подумали, что это просто способ получить европейские порнографические журналы и видеофильмы, запрещенные в Англии. Конечно, одно это бросало тень на моего друга Генри, но только тень, не больше. Лишь позднее я понял, что наткнулся на преступную сеть педофилов.