Валерий Прохватилов - Снайпер должен стрелять

Монду кажется, что он достаточно ясно видит их, хотя Жан Бертье знаком ему только по фотографиям…

Оба молоды, великолепно вылеплены природой и тренировками, блондин-австриец и брюнет-француз, прекрасная пара для какого-нибудь откровенно коммерческого боевика. Феноменальный прыгун с трамплина и не менее феноменальный снайпер. На счету того и другого по два убийства.

Сходство этим не исчерпывается. Оба смотрят в нацеленный на них объектив доверчиво, простецки, почти по-детски улыбаясь. Разве так улыбаются убийцы?.. И эта маниакальная привязанность. Одного — к идее тройного трамплина, другого — к видеотеке, сужающей чуть ли не всю вселенную до стандартных размеров обычной мишени тира. И вот один из них с фантастической тщательностью разрабатывает десятки вариантов тройного трамплина, а второй с монотонным однообразием сотни раз выводит одно и то же: «Снайпер должен стрелять… снайпер должен стрелять…»

И вдруг — моментальный взрыв, раскрепощение невиданного по силе энергетического потенциала, позволяющего одному руками вырвать оконную решетку, другому — распахнуть и закрыть за собой ворота, что не под силу сделать ни двоим, ни троим достаточно крепким мужчинам…

Монд усмехается. Ему кажется, что и сам он ищет сходство между ними прямо-таки с маниакальным упорством.

Есть, конечно же, и различие. И прежде всего — черт возьми! — Атлантический океан, разделяющий убийц. Хорошо бы увидеть, чем занят сейчас Чарлз Маккью… Он ведь тоже не менее мучительно должен сейчас там, в Бостоне, искать однозначные по точности ответы на ряд вопросов, что перед самым отъездом Чарлза поставил перед ним Андрей. И хотя ответы еще не получены, все же ясно одно: там, в шале «Сноуболл», — заказное убийство, совершенное уникальным киллером, для которого склоны гор, распадки и пропасти не помеха, а скорее до абсурда привычный и легкий путь, ну а тут…

Лоуренс Монд вновь откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза ладонью. Тысячу раз прав Доулинг, отославший в министерство отчет о деле с курьерской скоростью. Мертвых не поднимешь, а развязанные руки могут действовать теперь уверенней, чем при сложном разминировании любой сверхсекретной мины. Ибо Доулинг первый понял, что проделать спонтанно то, что проделал маньяк Бертье, невозможно, если нет за спиной надежных, направляющих и пока неизвестных сил. Внешняя сторона событий — одно, а вот, скажем, изнанка, изнанка… Весь образ жизни Бертье: безвылазное сидение дома, профессиональные тренировки, сменяющиеся бесконечным лежанием перед «Панасоником» на диване, — и вдруг… Нет, не вдруг. Надо было точно знать привычки Бэдфула-младшего, выбрать позицию для стрельбы, просидеть несколько ночных часов перед крохотным чердачным окошком… «Вдруг», скорее, касалось самоубийства Бертье, во многом необъяснимого. Молодец Хьюз! Как он быстро вцепился в Доулинга, сразу ощутив, что официальная версия — не более чем муляж, за которым суть подлинника теряется, как за густым туманом. Лишь Мари удалось убедить Хьюза в том, чего он сначала или не понимал, или не хотел понять: ведь на Доулинга сразу свалилось все — та же пресса, общественность, перепуганные чиновники… «Бэдфул есть Бэдфул», — кто только не повторял эту фразу! Ссылка на маньяка, пусть даже и ревнивого, никого не удовлетворяла. Всем подай результат расследования, в том числе и министру внутренних дел, поскольку Элтон Бэдфул не просто супермиллионер, но и историческая достопримечательность, магнат, имя которого носит замок, графство и прочее…

Монда тянет опять к сравнениям. Там убивают жену магната, здесь — сына. Но там наследник не желает, чтобы часть состояния уплыла в руки не столько веселой, сколько распутной мачехи, а здесь, в Бэдфул-каунти, убит единственный наследник старинного рода, не успевший никому причинить никакого зла с момента возвращения своего из университета в Беркли. И какие же силы должны были включиться в действие, чтобы и граф Бэдфул, и добропорядочные граждане всей округи, и полиция, и, наконец, сам Закон поверили в прозаический и такой житейский мотив убийства!

Туман…

Но недаром же всем, кто включился в расследование, почти сразу стало понятно, что убийство из ревности — это не просто мотив. В данном случае это мотив, обдуманно поставленный как капкан на ведущей к какому-то неведомому финалу тропинке смысла.

Кем поставлен капкан и к какому финалу ведет тропинка?

Неожиданно Монд поймал себя на том, что лежащий перед ним лист бумаги исписан одним повторяющимся словом: «туман, туман, туман…».

Монд по внутренней связи вызвал в библиотеку Мари.

— Хорошо, отец, — сказала она. — Я буду у тебя через пять минут.

Они долго обсуждали в тот вечер дела агентства, говорили то о Хьюзе и о том, как сложится жизнь Мари, когда она выйдет замуж, то о новых возможных версиях, вырастающих из дела Бертье все так же непредсказуемо и почти спонтанно, как в первый день. Мари чувствовала нутром, что у Лоу есть какая-то разработка или просто догадка на этот счет — что-то новое — и что это новое именно в разговоре с ней, как всегда, проходит обязательный свой первый этап шлифовки.

Наконец она заметила на столе тот самый листочек, чуть сдвинутый Мондом в сторону, прочитала слово «туман», несколько раз повторенное твердой рукой отца, и невольно рассмеялась — тем грудным, добродушным и теплым смехом, от которого душу Монда всякий раз охватывало ощущение того, что все-таки жизнь не прошла бесследно.

— Туман, туман, туман, — повторила она уже вслух и опять рассмеялась. — Это что же, отец, — новый вариант снайпера, который должен стрелять? Ты у меня, Лоу, случайно не заболел?

— Вот-вот, — сказал Монд с показной обидой. — Смеешься! А у меня…

— А у тебя туман, — перебила Мари со все еще не погасшей разоружающе-хитрой своей улыбкой. — И что это, кстати, за пасьянс на столе — из бубновых и трефовых преступников, а?

Лоуренс сделался вмиг серьезным.

— Понимаешь, Мари, — задумчиво проговорил он, — мне бы надо думать о Жане Бертье, а я думаю о Пауле Кирхгофе.

— Ну, допустим, Бертье мы с тобой обсудили. А в связи с чем — о Кирхгофе?

— У меня такое впечатление, что оба они вылетели из одного гнезда.

— Из одного сумасшедшего дома, хотел ты сказать?

— Можно и так.

— А при чем здесь «туман», столь загадочная шифровка?

— Угадай.

— С ходу? — Она словно готовилась принять вызов.

— Давай с ходу.

— Та-ак… — начала Мари, — бостонский туман связан с тем, что техника превращения Кирхгофа в исполнителя преступления неясна. Бэдфулский же туман проистекает не из особенностей нашего скверного климата, а из того, что сам феномен Бертье пока что необъясним. Потрясающе глубокая мысль, не правда ли?