Анатолий Королев - Инстинкт № пять

И Август решил понаблюдать за мальчиком.

Он специально остался с ним вдвоем в детской комнате графских внуков, где было полным-полно всяких игрушек. Сначала делал вид, что занят блокнотом, затем вынул из кармана серебряные часы на цепочке — подарок тетки в день конфирмации, — покрутил пропеллером в воздухе, чтобы тайно привлечь внимание бедняги, после чего положил рассеянно вещицу на стол, вышел из комнаты и стал наблюдать в щель через приоткрытую дверь.

И точно — оказалось, что мальчик прекрасно заметил часы. Он сразу взял вещь со стола, подражая Августу, раскрутил, затем сунул в рот… так он развлекался минут десять, а потом… потом он устремился прочь из комнаты! Эхо едва успел спрятаться в нише. Мальчик с часами в руках шел до конца коридора. Эхо — тенью за ним. Поднялся на второй этаж. Эхо следом. Прошел пустыми покоями. Он шагал мимо уснувшего в кресле лакея. И наконец вошел в каминный зал, где Август ни разу не был… бог мой! Мальчик подбежал к чучелу огромного медведя в углу залы. Волосы зашевелились на голове Августа; неужели Хейро прав? И значит, война, бегство в Россию, смерть от рук незнакомки — все правда! С удивительной ловкостью обезьяны слабоумный вскарабкался на торс мощного зверя и сунул часы в широко раскрытую пасть чучела.

Ах, Хейро!

С легким шорохом часы упали внутрь глотки.

Горло зверя было срочно разрезано, и из разреза на пол хлынул целый поток блестящих красивых предметов: золотые чайные ложечки, осколки бутылок, нитки жемчуга, монеты, кубки, запонки из платины, стеклышки калейдоскопа, рубиновые серьги, кольца, цепочки, колье… в этой груде драгоценностей и пустяковых бирюлек была и фамильная реликвия Понятовских — брошь, украшенная двадцатью крупными бриллиантами.

Общая стоимость вещей, найденных в медведе, превзошла миллион злотых. Обещанный процент — 250 тысяч — был вручен Августу Эхо.

Покидая замок, он заглянул к мальчику.

Невинный воришка был все же наказан и плакал, забившись в угол. Положив руку на белокурую головку бедняги, Август долго держал ладонь на затылке — непрозрачный экран по-прежнему скрывал мысли и чувства слабоумного мальчика. Как в столь немощном теле существует столь мощная защита от чужого вторжения! Эхо впервые в жизни встретил сопротивление, превосходящее его чудовищную силу вникания. И он не мог не уважать такого противника.

С тех пор проблема защиты стала одной из ведущих идей его жизни.

Итак, он богат. Свободен, как птица. Молод. Одарен таинственной силой. И ему только-только шестнадцать лет. Он обеспечил старость родителей, назначил тетушке солидный пенсион. Поступил в университет и… и тут грянул 1939 год. Началась Вторая мировая война. Немцы заняли Польшу. Ах, Хейро! Спасаясь от тевтонцев, юноша ринулся на восток и однажды добрался до красной Москвы.

Здесь на жизнь Августа Эхо падает глубокая тень — вся дальнейшая судьба великого ясновидца засекречена. Все, что я могу позволить себе сказать, легко уместится в несколько слов: он достиг вершин и стал пленником своей силы.

На этом месте и я пристраиваю свою маленькую личную черную точку рока.

Отныне все обстоятельства расставлены по порядку событий, и я могу наконец вернуться к тому моменту, где я прервал свой рассказ. К пробуждению после кошмара в ночном поезде. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, по роду и подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле.

— Очнись, Герман! — сказал генерал.

Он похлопывает меня по щекам жесткой рукой.

Я оглядываюсь по сторонам: пропал из глаз проклятый поезд, исчез колдовской лес с волчьими тропами, вместо лица незнакомки — лицо учителя.

Я сижу в специальном кресле в знакомой комнате для учебных атак. Врач отстегивает тугие эластичные петли на запястьях, освобождая руки от подлокотников. Я вернулся живым из могилы.

Лицо генерала выражает досаду и нетерпение. Увидев, что я уже пришел в себя, он оттягивает безжалостным пальцем нижнее веко, изучая сетчатку глаза. Я знаю — мои белки красны от прилива крови.

— Ты узнал ее имя? Ну! Отвечай же!

Два офицера охраны молча переносят — как тень в Аиде — мое безжизненное тело на медицинский диванчик, обтянутый бездушной клеенкой. Эхо следует за мной. Как всегда, элегантный до мелочей: с бутоном гардении в петлице штатского пиджака, с белоснежной чашкой черного кофе в ухоженных пальцах, — он нависает над моим несчастным лицом голым черепом варана.

— Поздравляю, Герман! — говорит он в самое ухо. — Ты вернулся с того света.

И увидел Бог, что это хорошо.

Я с трудом разлепил запечатанный рот.

— Спасибо, генерал, — мои губы неуклюжи, как улитки в холодный день на виноградной лозе.

— Ты узнал ее имя?

Ноздри ясновидца оглядывают мои глаза. Я вспоминаю имя, которое прочитал в загранпаспорте незнакомки, и пытаюсь сказать: Лиза Розмарин…

Но генерал сам читает ответ в моей голове.

— Мм-да… — мрачнеет медиум и отпивает глоток кофе, — Розмарин… Вот оно что! Хейро и тут не ошибся. Правда, он назвал мяту и флокс, но все равно наступил на хвост истине. Ведь цель у всех трех одна — эти цветы должны перебить дух тления. Флоксы и мяту кладут в гроб с мертвецом, а священным розмарином жрецы затыкают ноздри, чтобы душа не мутилась от запаха крови во время жертвоприношений… это букет на мою могилу… хмм…

Я не отвечал.

Только тут генерал позволил своим чувствам плеснуть наружу:

— Прекрасно сработано, Герман! Завтра ей конец.

И был вечер, и было утро: день третий.

Я хоронила мертвую птицу, а плакала над собой.

Вырыла руками в песке посреди дюн неглубокую ямку и уложила в могильную норку пернатое тельце. Сложила крылья: так складывают руки на груди у мертвеца, тесней к телу… Еще вчера птица была жива, хоть и ранена. Я подобрала пеструю кукушку в полдень, когда гуляла по тропкам вокруг милого Вермиоккала. Она сгорбилась на моем пути: какой-то гадкий хищный зверек — хорек? — покалечил кукушкино крыло острыми зубами. Я принесла несчастную птицу домой — не могу видеть муки любой живой мелюзги. Кукушка доверилась мне от бессилия, и я кое-как замотала бинтом ее драное крылышко. Напоила чистой водой. Отыскала уютную корзинку из плетеной ивы, в которой соорудила гнездо. Затем отыскала зерна в кухонном шкафчике у хозяйки и нашла жестянку отборного ячменя. Насыпала щедро в блюдце, а сама пошла к Термине — рассказать о кукушке. Хозяйка тоже любит всякую живность, но когда я довела рассказ до жестянки с зерном, переменилась в лице: господи! Что вы наделали, Лиззи! Это зерна против мышей, они отравлены!