Анатолий Королев - Инстинкт № пять

— Только чужие, отец — никогда. Когда я хотела есть, нянька колотила меня по голове деревянной ложкой. Это еще что! Была у нас одна фурия, которая подмешивала в тарелку слабительное. Так она наказывала за детские шалости. У меня и брата то и дело болели животы. Но однажды ее застали на месте преступления и тут же рассчитали. Как мы радовались! В Англии самые непростые отношения с прислугой: никто не хочет подчиняться, особенно за деньги.

— Еда — первый способ у взрослых заставить детей подчиниться. У нас на раздаче в столовой стояла такая бабища Манда Ивановна, она делила всех девочек на болячек и поблядушек. Болячек она не любила. Могла спокойно плюнуть в пустую тарелку, а потом залить плевок супом из поварешки. Так она нас воспитывала. И представляешь, многие девочки ели тот суп!

— А мы с братом, не поверишь, боялись чужой ласки. Чем ласковее с нами новая няня, тем нам было хуже: наверное, она хочет стать вместо мамочки нашей мамой? И мы ходили на головах, чтобы вывести няньку из себя.

— Как рука?

— Терпимо, — Диана показывает туго забинтованную кисть, — мне всегда не везет с правдой. Однажды мой пони, любимец Ромили, резко остановился на дорожке Сандрингемского парка, и я — бух! — вылетела из седла прямо на землю. Вывихнула руку.

Боже мой, подумала я: ей тоже всегда не везет в мелочах.

— Диана, никогда не езди в Париже на шестисотом «Мерседесе»! Никогда не попадай в тоннель на площади Альма! Особенно 30 августа! — выпалила я и осеклась: ведь принцесса уже мертва… Надо же, и у меня крыша поехала!

— Обещаю, — она удивлена такой вспышкой.

Мне стыдно: опомнись, дура.

— Ты, наверное, плохо училась? — пытаюсь я скрыть за вопросом свою осечку.

— Я не хотела взрослеть. Не хотела покидать свой дом, свою спальню, своего брата, — глаза Дианы блестят от магических голубых слез, — меня отдали в школу в Ридлсворт-холле. Это два часа езды автомобилем от Парк-Хауса. Мне было девять лет. Я плакала и говорила отцу: если бы ты любил меня, ты бы меня туда не отправил. Но отец был неумолим: Диана, ты уже большая девочка. Я вышла из дома в слезах. На мне красная куртка и противная серая юбка в складку. Это уже школьная форма. В руке — клетка с морской свинкой Орешек, на груди спрятан плюшевый зеленый бегемот.

— Тот самый ночной сторож?

— Да… Воспитанницам разрешалось брать с собой в постель только одну игрушку…

— Мне бы твои заботы. У меня вообще не было никаких игрушек, кроме флакона из-под духов да пудреницы без пудры. В постели полагалось спать только на правом боку и руки обязательно держать поверх одеяла. Если во сне рука от холода пряталась, воспиталка будила ослушницу и выставляла за дверь.

Лицо Дианы впервые передернула гримаска болезненного сочувствия; она понимает, что только искренностью может заслониться от моей прикольной враждебности:

— Через два года меня увезли еще дальше от дома. В школу-пансион Вест-Хет в графстве Кент. Там мне разрешили повесить над кроватью фото любимых хомячков Пафа и Мафа… Директриса писала моему отцу: ваша дочь слишком наивна для своих лет.

Я никак не могу усмирить тихую бурю обид в своем сердце:

— Однажды меня тоже перевели в новый интернат для детей старшего возраста. Там стало еще хуже. Вместо 25 человек в палате уже было 50 девочек. И кровати стояли, как в солдатской казарме, — одна над другой в два этажа. Так вот, там была одна сволочь по кличке Луиза Эсэсовка — ночная дежурная. Эта сволочь мстила непослушным, подливая в постель свою мочу из бутылки. А потом разоблачала «зассыху». Надо было при всех тащить сырущий матрас на просушку, идти по коридору мимо мальчиков… Я никогда не была наивной, Диана!

— Я не была белоручкой, — подчеркивает ответ принцесса. — Мой роман с Чарльзом начался, когда я работала у старшей сестры приходящей служанкой. За один фунт стерлингов в час. После бала в Букингемском дворце я торопилась в ее дом на Пел-Мелл успеть вымыть полы. В моей лайковой сумочке всегда были спрятаны резиновые перчатки домработницы.

Только тут в моей голове зажглась яркая лампочка и я узнала, с кем говорю: это же она! Золушка! Из моей книжки! Это она нарисована на гравюре Доре на тридцатой странице — смущенная скромница, окруженная лестью придворных, на балу перед принцем. Бледный прекрасный нежный вьюнок в гуще напыщенных роз!

— Мы с тобой из одной книжки, Диана, — мой голос просит прощения. — Я — Красная Шапочка, а ты — Золушка в доме злой мачехи.

На лицо принцессы набегает печальная тень:

— Мое детство кончилось, когда отец женился на мачехе леди Рейн Дартмуд…

— Все мачехи — суки! — поощряю я исповедь новой Золушки.

— В тот день я записала в дневник: Рейн — конец игре. Мы все: я, брат, две старшие сестры объявили войну мачехе. Я хотела послать письмо, написанное отравленными чернилами. Сара отдавала распоряжения слугам в ее присутствии. Джейн вообще не разговаривала с леди Рейн и даже не здоровалась. Но и она показала железный характер. Заставляла мыть бутылки из-под молока! А как она вручала подарки под Рождество? Только по очереди и каждому в свое время. Глядела на часы и следила, чтобы дети вскрывали свертки в строго назначенный момент. Это была дикая комедия! Мы хотели сбросить ее на приеме в Олтропском замке в бассейн, прямо в вечернем платье. Но она вовремя почуяла опасность.

— У этих сук-мачех острый нюх.

Диана не ответила. Она закрыла глаза. Я вижу, что принцесса порядком измотана собственной исповедью, — пора уходить, я злоупотребила ее нежностью… Я стала прощаться.

— Если не трудно, накрой меня пледом. Я люблю спать в кресле.

Я накрыла Диану шотландским пледом: она благодарно шепнула «спасибо», так и не открывая глаз.

И вдруг окликнула у порога номера:

— Погоди.

Но глаз так и не открыла.

— Я умела отгадывать будущее, как ясновидица. Но очень редко. Один раз меня спросили за общим столом ради обычной вежливости: как здоровье отца? И вдруг я сказала при всех, что жизнь отца висит на волоске и что если завтра утром он сразу не умрет, то со временем поправится… Все были шокированы, и я тоже. И что же? Все так и вышло. Утром у отца случился удар. Он был в коме целых три месяца, а потом постепенно выздоровел.

Я стояла ни жива ни мертва.

Я чувствовала, что вся эта встреча случилась со мной неспроста.

— А однажды, — продолжает Диана, — я угадала смерть Аллибара…

Я видела, как под тонкими веками блуждают ее глаза. Диана спит.

— …Чарльз, как обычно, занимался верховой ездой. Нашу помолвку еще не объявили. Сначала он ехал рысью. Затем пустил Аллибара вскачь. И вдруг я испугалась, схватила телохранителя принца, Пола, за руку: «Он погибнет сейчас от разрыва сердца!» — «Принц Чарльз?!» — «Нет, Аллибар!..» Вдруг конь дернул головой и рухнул на землю. Чарльз едва успел соскочить с седла. Лошадь была мертва.