Александр Бородыня - Крепы

— Дай закурить! — Он протянул ей сигарету. — Ты помнишь, я рассказывала тебе свой сон… Когда-то, давно… — Она прикурила от поднесенной спички. — Как я падаю со скалы и умираю?! Ну вспомни, это важно. Пять лет назад мы с тобой разбежались. Я приехала сюда, остановилась в гостинице, и ночью мне снится тот же самый сон, только удара в конце нет. Просыпаюсь и вижу — в моем пустом номере обосновались еще три человека.

Она прервалась. Алан смотрел на жену, смотрел, как легко облачко дыма, отделившись от ее губ, растворяется в воздухе, и против своей воли снова стал думать о компенсации.

— Ну, я слушаю, слушаю, — сказал он, сам не закуривая, а только бесконечно разминая и разминая сигарету.

— Прошлое не исчезает, — продолжала Марта. — Ты должен это понять. — Она резко стряхнула пепел. — Ничто не исчезло… Растение сгнивает и смешивается с почвой, а его запах, изгиб его стебля, куда исчезают они?.. Я, когда проснулась в первый раз в этом городе, в гостинице, все это увидела… Он материален, он существует, этот изгиб цветка… запах… Простым глазом его не видно, он как бы за секундной гранью.

После некоторой паузы Алан сказал:

— Ну хорошо, я согласен, прошлое всегда с нами. Но я хочу понять другое. Ты сама меня пригласила. — Сигарета в его пальцах наконец разорвалась, и табак посыпался на колени. — Зачем? Если ты не хочешь отдать мне сына?..

— Почему я написала? — Голос Марты сделался задумчивым. — Это просто. В тот день, когда ты уехал, почтальон положил в твой почтовый ящик судебную повестку. Если бы ты не уехал, то знал бы уже, что я умерла и тебе предлагают выполнить отцовские обязанности. Это во-первых. — Она затушила свою сигарету в бокале, и та зашипела. — Но есть еще одно дело… меня попросили… ты должен составить отчет.

От слова «отчет» Алану стало не по себе.

— Слушай, давай по порядку, — попросил он. — Начнем с записки?

— Записка. Пойми, я не могла ни крикнуть тебе, ни выйти в коридор. Время уходит, а ты стоишь с той стороны двери и боишься. Оказалось проще вернуться во вчерашний вечер и попросить эту даму написать записку.

— Значит, вернуться во вчерашний вечер проще, чем выйти в коридор?

— Ну ты же видел, — в ответ на его скептицизм почти простонала она. — Ну ты же видел меня в бинокль на крыше под тентом. Ты видел Олега. Оптика искажает, и с ее помощью можно увидеть то, что недоступно глазу.

— Предположим, — сказал Алан, — я действительно кое-что видел. Но, по-твоему, выходит, что ребенок нанюхался здесь чего-то — этих цветов. И если я увезу его с собой, он везде будет видеть это самое прошлое? — Сухой язык прилипал к нёбу, и последние слова дались с трудом. — Везде будет видеть?

Ему очень хотелось услышать далекий гул самолета, но было тихо. Только тикали собственные старенькие часы, и в окно лился возбуждающий запах ресторанной кухни.

«Нельзя, нельзя этому верить, — думал он, быстро одеваясь и запирая дверь номера. — Но ведь должно же быть какое-то объяснение? Все это явно не сон, но возможна наведенная галлюцинация… — Быстро выйдя из номера, он бросил ключи на столик дежурной по этажу. — Скажем, большая группа гипнотизеров… Писали же о чем-то подобном? Массовое внушение… „В водопроводную воду группой экстремистов подмешаны наркотики!..“ Ерунда, никакая это не галлюцинация — я слишком хорошо все помню. Все до безобразия подлинно, одна эта баба-трубочист чего стоит?!»

Почти у самых дверей гостиницы стояла знакомая машина. Но самого Геннадия Виссарионовича нигде не было видно. Алан остановился на ступеньках, поджидая, но тут же вслед за ним из гостиницы вышла Арина.

— Привет, как спалось? — размахивая черной дамской сумочкой, весело спросила она.

— Отвратительно. — Его несколько удивило изменившееся к нему отношение этой женщины. Она первой сбежала по ступенькам и распахнула переднюю дверцу машины.

— Поехали!

Алан забрался на заднее сиденье.

— Ты уже познакомилась с этим типом? — спросил он. — Я имею в виду Виссарионовича.

На лице Арины Шалвовны возникла короткая гримаса неловкости, она поджала губы.

— Поехали, — повторила она.

Машина вздрогнула, заработал мотор. На водительском месте никого не было, хотя сиденье было продавлено.

Ничего не понимая, Алан Маркович увидел, как сам собой повернулся ключ зажигания, а потом так же сама собой пошла вниз педаль газа.

— Вы уж извините, но он, кажется, вас не видит, — сказала Арина. — Куда мы теперь?

— В стационар, — отчетливо прозвучал голос Геннадия Виссарионовича. — Нужно было сразу, еще вчера туда ехать. Я прошу прощения, задумался. Понимаете, очень трудно привыкнуть к новому состоянию. Я-то сам себя вижу и совершенно не чувствую, что вы меня не видите.

— А это больно, наверное? — спросила Арина Шалвовна и осеклась. Она смотрела на бледное, усталое лицо сидящего за рулем человека: под глазами черные мешки, выбиты два передних зуба, багрово-фиолетовые синяки на шее тщательно замаскированы шелковым платочком.

— Да нет, ничего, терпимо вполне, — отозвался он. — Странное какое-то чувство. Вроде все то же самое, а не то. В стационаре это дело легче проходит. — В голосе его звучали веселые нотки. — Я ведь жертва убийства: геройски погиб, так сказать, при исполнении служебных обязанностей. И вот видите, отдохнуть даже не дали. У нас перед смертью и после смерти полагается двухмесячный оплаченный отпуск, а я прямо на следующий день к работе приступил.

«После смерти он стал значительно разговорчивее, — думал Алан, поглядывая то на пустынную улицу за стеклом, то на само собой поворачивающееся колесо руля. — Экстрасенсы-отравители, гипнотизеры! Сильное внушение, вот только спрашивается — зачем?»

Со все возрастающим интересом Арина смотрела в окно. Трудно, почти невозможно было привыкнуть к этому фантастическому городу. Она понимала, что Алан Маркович видит светофоры и они кажутся ему бессмысленными на пустынных улицах. На самом же деле светофоры располагались в точках наибольшего напряжения. На перекрестках скапливались в одну кучу автомобили, кареты, само-движущиеся коляски начала века — все они гудели, ржали лошади. Она хорошо видела, как огромное рубчатое колесо заехало на тротуар и как пальцы в шоферской перчатке с раструбом сдавили коричневую грушу клаксона. И везде были люди. Они пролезали меж застрявших машин, двигались по тротуарам, толкались, ругались. Поднятая на двух жердях старинная реклама, вывеска с «ятями», грубо намалеванная на куске холста, — и тут же, в разноцветном сплетении неоновых трубок, — пульсирующий телеэкран. Бриллиантовая нить в огромной искусственной женской руке проходила сквозь стекло витрины — это уже была голограмма. На большом фанерном щите выведены красные буквы: «Братья Симаковы. Жидкий пчелиный мед. Лекарство от любой болячки».