Александр Бородыня - Крепы

— Выходите, Валентин Сергеевич! — Анна неприязненно повела плечом.

Ни словом не возразив, завуч выбрался из машины, и мы поехали дальше. Не знаю, о чем я тогда думал, а может, и не думал вовсе — уж слишком хороша была боль.

— Егор Кузьмич, идти сможете? — спросила Анна, притормаживая у нашего подъезда.

— Но я же попросил — сначала мальчика! — пытался возразить я. В затылок будто дунуло теплым воздухом, и одновременно я ощутил прикосновение детской руки.

Олег не открывал дверцы, но стоял он уже снаружи и смотрел на меня сквозь стекло.

— До свидания! — сказал он. — Спасибо за все… Но домой мне пока нельзя, извините!

И взял под козырек, подбросив маленькую ладошку к стриженому виску.

Все-таки я не смог самостоятельно выйти из машины. С помощью Анны я наконец повернул свое непослушное тело, поставил его на ноги и потащился к подъезду. Краем глаза я заметил две детские фигурки: оживленно жестикулируя и, кажется, обсуждая наш бой, они удалялись по улице меж деревьев.

— Он что же, умер — Олег?.. — спросил я. Язык еле ворочался во рту.

— Умер! — сказала Анна. — Задушили его… Опоздали мы с Эльвирой. Но это же совсем не страшно… — Прислонив меня к внутренней стенке лифта, она уже закрывала дверь. — Вы ведь тоже скоро умрете.

«Когда? — хотел я спросить, но перенес этот вопрос немного вперед, в будущее. — Потом спрошу, успеется!..»

Оказывается, был еще вечер. Вечер того дня, когда я, выпросив машину и пропуска, отправился на полигон. Накрутили что-то нам с часами эти пионеры-мертвецы. Анна помогла мне добраться до комнаты, и я лег, даже не сняв сапоги — только портупею расстегнул.

— Вы бы прилегли, Егор Кузьмич, — сказала Анна, опускаясь рядом. — Вам будет легче сосредоточиться.

— А ты думаешь, нужно сосредоточиться?

— Да, нужно лечь на спину, положить руки вдоль тела…

— Глаза закрыть?

— Нет!

— А я почему-то думал, что, наоборот, надо будет расслабиться. Всегда хотел сделать это с закрытыми глазами…

— Почему?

— А знаешь, Аннушка, очень неприятная это работа — чужие глаза закрывать. Не хотелось бы никого обременять…

— Тише! — шепнула Анна. — Вам лучше теперь помолчать!

— Ты умирала? — спросил я. Каждое слово давалось с невероятными трудом, я словно бы задыхался от боли, но никакой боли вроде как бы и не было.

— Разве это важно?

— Не знаю… Просто хочется спросить совета у бывалого человека…

— Это я-то бывалый человек?.. Егор Кузьмич… Вы расслабьтесь. В стационаре это даже приятно. Сбрасываешь с себя все лишнее. Остается только самое необходимое…

— Самое необходимое — это, по-моему, очень скучно! — сказал я.

— Самое необходимое — это самое приятное! — Я чувствовал у себя на лбу ее нежную легкую руку. — Вообще, варварство! Такой большой город — и нет стационара.

— Так ведь и во всем мире нет! — возразил я. — Насколько я понимаю, единственный был в вашем городе, да и тот сгорел.

— Сгорел!

— Я так понял, ты и подожгла?

— Возможно. Этого я не помню…

— А все-таки мы дали им бой, — сказал я в неожиданном приступе благодушия. — Долго не очухаются!

— Вы помолчите лучше, — прервала меня Анна. — А то вы очень нервничаете… Это плохо… Молча легче…

— Думаешь, легче?

— Помолчите, Егор Кузьмич, прошу вас. Потерпите. Совсем немножко осталось.

Настало время задать наконец главный вопрос, и я спросил:

— Когда?

— Думаю, скоро! Думаю, еще минут двадцать… Двадцать пять… Больше не получится. Да вы и сами чувствуете, наверно.

— Чувствую! — подтвердил я и добавил: — Спасибо, ты мне здорово помогла!

По всему телу, от подметок сапог до головы, прошла горячая волна, будто в мою черепную коробку поддали кипятку, и он тут же остыл, свернувшись ледяным комком. Я не понял, что уже умер, но время дальше как бы разделилось на три потока. Я видел в зеркале лицо старухи, ее больные, несчастные глаза; я продолжал, глядя в потолок, что-то говорить Анне, она что-то мне отвечала, и вполне вразумительно; и одновременно я будто повис над собственным телом. Я видел, как это тело приподнялось на постели.

«Судорога, — отметил я. — Последняя!… Сейчас это произойдет… Но у всех это „сейчас“ когда-то наступает…»

Следующее ощущение было сладким, я почувствовал лицо Герды, ее губы, прижавшиеся к моей перепачканной вонючей гимнастерке, — все соединилось в этом нехитром чувстве, надолго вытеснив то, что касалось собственной памяти и движения.

Я бежал из собственного дома, потому что больше не мог оставаться там ни минуты. Во-первых, горе старухи было просто непереносимо, а я никак не мог ей сказать, что цел, что все в порядке, что я нахожусь здесь, рядом, в этой же комнате, а во-вторых, мешало сильное желание лечь на кровать и совместить одно свое тело со другим своим телом, прямо какая-то лютая потребность, атавизм, что-то вроде ощущения голода при переполненном желудке.

— Будьте осторожны! — шепнула мне на прощание Анна. — С непривычки это тяжеловато…

Спускаясь в лифте, я зачем-то ощупал свое тело. Прекрасно все прощупывалось: можно было даже потереть между пальцами ткань гимнастерки, вот только при нажатии кнопки лифта палец прошел сквозь щиток и лифт двинулся не сразу. Почти ничего нового. Боли нет, легкость непривычная и какой-то шум в голове. Будто звучат одновременно где-то в отдалении сразу несколько голосов. Речь шла обо мне. Я услышал все, что в данный момент говорилось о моей персоне, понял это и не смог сдержать улыбки, выловив из какофонии голос завуча.

— Я, как учитель… Я, как гражданин, — говорил тот. — Товарищ лейтенант, я, как гражданин, повторюсь…

«Дурак», — подумал я.

— Повторите, будьте так любезны! — подавив зевок, отозвался кто-то посторонний — наверное, тот самый лейтенант.

— Значит, так, — сказал завуч. — Я могу дать показания по поводу…

Я улыбался, когда слушал весь этот бред. Наш Валентин Сергеевич, высадившись из джипа, отправился, оказывается, вовсе не домой, а прямиком в милицию, где, опасаясь, что о нем могут плохо подумать, ни о какой мистике не вспомнил, зато доложил, что ему доподлинно известно, что такой-то распространяет среди детей наркотики. И что наркотики эти находятся у данного лица дома, в стенном сейфе. Что в течение всей предыдущей ночи он, Валентин Сергеевич, был невольным свидетелем оргии в усадьбе на полигоне и что меры следует, по его мнению, принимать немедля.

— Нужно поехать, осмотреть там, на полигоне… — закончил он и подытожил: — Нужно арестовать Градова и полковника этого, Егора Кузьмича. Фамилии, извините, не знаю…

Оказывается, я легко мог заглянуть в будущее — тоже дело приятное. Я ясно увидел, что добился-таки своего уважаемый завуч: выписали ордер на мой арест, приехали и нашли покойника. Число-то в своем заявлении Валентин Сергеевич перепутал, не догадался, что ночь наша была чистая фикция — липовая ночь — и для живых она не в счет.