Николь Жамэ - Дольмен

Чувство несправедливости, одиночества и глубокой печали разрывало сердце Мари на части. Самые близкие люди ее отторгали, считали чужой. Как будто ее беззаботное детство прошло не здесь, на острове, а где-то совсем в другом месте. Она долго плакала, пока ее не свалил тяжелый, неспокойный сон.

Буря бушевала за окнами с прежней силой, когда от сквозняка вдруг зашевелилась тюлевая занавеска кровати, в которой лежала Мари. Слегка осветив комнату, дверь приоткрылась медленно и беззвучно. Погруженная в сон, она не почувствовала, что к ней приблизились, остановившись у изголовья. Но когда черневшая на фоне окна фигура наклонилась, чтобы коснуться ее, Мари тут же пробудилась. Мгновенно осознав, что ей грозит опасность, она громко вскрикнула, ударив изо всей силы того, кто на нее напал. Мужчина взвыл от боли, и они скатились на пол в абсолютной темноте.

— Мари, Мари, это я! — взмолился Кристиан.

Поднявшись, он включил свет, и она увидела перед собой жениха — вымокшего, со взъерошенными волосами, впалыми щеками и выражением ужаса на лице от такого приема.

— Прости… мне приснился страшный сон… — пробормотала она.

Внезапно дверь распахнулась, и в проеме появился Люка Ферсен с пистолетом в руке.

— Отпустите ее! Не двигаться! — При виде лежавшей на полу Мари и склонившегося над ней мужчины он прицелился в последнего.

Мари вскочила, шкипер обернулся, оба уставились на Ферсена в недоумении.

— Это что еще за фрукт? — спросил Кристиан, глядя на парижанина, как на умалишенного.

Пришлось представить их друг другу, что Мари и сделала, приняв шутливо-светский тон:

— Майор Ферсен… Кристиан Бреа, мой жених…

Люка пришел в ярость, ругая себя последними словами. Так опозориться! Его престижу нанесен непоправимый ущерб. Осталось только рассыпаться в извинениях перед этим викингом за нелепое вторжение и ретироваться поскорее из супружеской спальни.

— Простите… — ограничился он одним словом и не без тайной досады удалился.

Мари пришлось объяснить, кто такой майор Ферсен и почему она передала ему дело.

— Не такой уж он болван, твой сыщик, мне даже нравится, что он тебя заменит, теперь ты будешь в большей безопасности.

С горечью Мари осознала, что жениха вполне устраивает отстранение ее от следствия. Она помогла Кристиану снять мокрую одежду, раздумывая, не рассказать ли ему о случившемся в аббатстве. Но чувственность ее ласковых движений не оставила им времени для разговоров: Кристиан порывисто обнял невесту. «Позже», — успела подумать она, падая вместе с ним на кровать.

Утром следующего дня, когда Мари проснулась, вся комната была залита ярким солнцем. Посмотрев на спящего Кристиана, она разглядела на его даже во сне озабоченном лице, между бровей, две незнакомые вертикальные морщинки. Смерть Жильдаса стала для него тяжелой утратой.

Ночью, когда они прижались друг к другу, как два осиротевших ребенка, у Кристиана тоже возникло ощущение, что у него украли детство и все его мечты: прожить жизнь, разделив ее между любовью к ней и страстью к морю… Мари казалась ему далекой, поглощенной собственными тревогами. Он с бьющимся сердцем оставил записку в ее машине, несколько часов ждал, чтобы разделить с ней радость покупки их будущего дома, а потом почувствовал себя покинутым.

— Боюсь, ты забудешь о наших планах: путешествиях, собственном доме, ребенке… Не бросай меня, Мари, ты мне очень нужна…

Она протестовала, разубеждала Кристиана в своей холодности, хотя уже не была уверена, что сдержит обещания, которые давала вновь и вновь для его спокойствия.

Мари вздохнула, надеясь развеять едва уловимое чувство неловкости, вносившее путаницу в ее мысли, и встала с постели, стараясь не разбудить жениха.

Свободный стул излучал энергию пустоты.

Ив Перек, с лентой мэра через плечо, предложил объявить минуту молчания, чтобы почтить память покойного Жильдаса. В зале заседаний муниципального совета царила тяжелая, давящая атмосфера. Все сидевшие за круглым столом согласились. Среди депутатов присутствовали Лойк и Милик Кермеры, с осунувшимися от горя лицами, пышнотелая красавица Гвенаэль Ле Биан, тоже взволнованная. Напротив Гвен расположился Пьер-Мари де Керсен, с низко опущенной головой, словно во власти мрачных раздумий. На самом же деле он пытался соскрести с брюк крохотное пятнышко, которое никак не поддавалось.

Слово взял Ив, объявив, что на повестке дня стоит один вопрос: можно ли считать пригодными для застройки некоторые земельные участки острова, в частности те, на которые претендовали Ле Бианы для расширения фаянсовой фабрики? Гвен, в первую очередь заинтересованная в положительном исходе голосования, быстрее остальных открыла свою депутатскую папку.

Из ее груди вырвался крик.

То, что она там обнаружила, привело Гвен в состояние шока. Достав листок, она громко прочитала:

— «Голосование будет фальсифицировано, мэр подкуплен». — Оглядев присутствующих, она помолчала и дрогнувшим голосом добавила: — Подписано Жильдасом!

Неверие депутатов сменилось изумлением: во всех папках лежало такое же послание. Лица присутствующих невольно обратились в сторону Ива Перека, который задыхался от возмущения.

— Надеюсь, вы не думаете, что я… — с трудом выговорил он, заглядывая в глаза каждому. Мэр всеми силами старался придать голосу твердость. — Мне не в чем себя упрекнуть… Это… дурная шутка!

Пьер-Мари, задетый за живое, подхватил:

— Очень дурная! Это обвинение отвратительно пахнет! Оно, наконец, просто глупо…

— Не так уж и глупо! — резко оборвала Гвен, вперив голубые глаза в своего противника. — Никто не удивится, если вдруг выяснится, что у Переков и Керсенов общая кубышка! Вы готовы на любую пакость, лишь бы не допустить перевеса голосов в нашу пользу. А если фабрику не расширять, производство заглохнет, вы все это отлично знаете!

— Пока хоть один из Керсенов останется в живых, мы сделаем все, чтобы не дать вам изуродовать остров!

— Он признался, вы слышали? Признался!

— Вы с матушкой готовы на любые жертвы ради денег! В вашей семье все либо отъявленные мерзавцы, либо сумасшедшие!

— Дрянь! Хочешь, чтобы я начала вытаскивать скелеты из твоих шкафов?

Сильный удар кулаком по столу положил конец перепалке. Вопреки обыкновению голос повысил Милик:

— Замолчите! Из уважения к покойному, замолчите!

Только тогда депутаты увидели, что на пороге зала стоит Мари Кермер. В наступившей мертвой тишине она подошла к столу, взяла один из листков и с изменившимся лицом прочла послание. Не произнеся ни слова, Кермер-старший покинул зал. Когда он поравнялся с Мари, рука его легла на плечо дочери. За ним последовал Лойк, не удостоив сестру даже взглядом.