Николь Жамэ - Дольмен

Окончательно деморализованный, он повиновался.

То же выражение полного недоумения отразилось на лице Керсена-младшего и когда Мари вместе с Ферсеном приступили к его допросу в жандармерии.

— Вот что, Пи Эм, отца вашего до сих пор не нашли, кровь на яхте — его, на ноже — отпечатки ваших пальцев. Кроме вас, на судне никого не было, следовательно, выводы напрашиваются сами собой.

— Сколько вам говорить, что на борту был Риан! В костюме аквалангиста… неизвестно, откуда он взялся и куда делся потом! Он и убил отца, клянусь вам! Я пробовал ему помешать, но он оглушил меня, и я лишился чувств.

— Как и во время несостоявшегося свидания с Гвен? Сначала оглушили, потом — потеря памяти? Многовато — два раза, не правда ли? — заметил Люка, прежде чем в разговор вступила Мари:

— Мать мне рассказывала, что в детстве с вами случались приступы сомнамбулизма и амнезии, значит, вы могли убить в бессознательном состоянии и ничего не помнить.

— Нет, это невозможно! У меня впечатление, что я схожу с ума!

— Не советую имитировать сумасшествие, — заявила Мари, — пожизненное заключение в психиатрической клинике не намного лучше, чем тюремное.

— Подтверждаю: еще хуже. Но чтобы дать вам время сделать выбор, дорогой Пи Эм, я пока оставлю вас в камере предварительного заключения, — вынес вердикт Люка.

Он приставил к нему двух жандармов, строго-настрого приказав им не спускать глаз с задержанного. Мари, зевнув, прикрыла рукой рот. Люка протянул ей свой пиджак. Завтра на утро было назначено совещание, и стоило несколько часов поспать.

От Ферсена не ускользнуло отсутствующее, озабоченное выражение лица его спутницы.

— Что-то не так?

— Я обещала поговорить с Кристианом. Наверное, он уже давно меня ждет.

У него родилось желание сделать из шкипера отбивную, но он лишь выместил злобу на авторучке, сдавив ее в кулаке, и удержался от высказывания своих чудовищных предположений, которые приходили ему на ум в связи с этим свиданием. Оставшись довольным своим «самоконтролем», давшимся ему с нечеловеческим трудом, он услышал собственный голос, прозвучавший мягко:

— Я тебя подброшу?

За время короткого пути они не обменялись ни словом, и когда Люка высадил Мари у понтона, где стояла шхуна Кристиана, он церемонно поцеловал ей руку.

Мари, тронутая этим, улыбнулась и долго не отнимала своей руки.

Проводив ее глазами, Люка бросил последний взгляд на Мари в зеркало заднего вида и нахмурился, заметив Кристиана, сидевшего прямо на набережной с мрачным лицом и бутылкой в руке. Он явно за ними наблюдал.

Мари спрыгнула на палубу и наклонилась, чтобы пройти и каюту, где горел свет.

— Кристиан!

Не получив ответа, она спустилась по лесенке и вошла. В каюте был необычный беспорядок: начатая банка консервов, пустые бутылки из-под пива.

Дверь резко распахнулась. Она обернулась и увидела вошедшего Кристиана, который сразу закрыл за собой дверь. По его поведению, а главное, по его глазам она догадалась, что он много выпил. Тем не менее Мари решила, что не станет его упрекать, и подошла к нему. Но Кристиан начал с оскорблений:

— Ты что, принимаешь меня за идиота? Сколько часов я должен тебя ждать? Обращаться как с собакой с человеком, который чуть не стал твоим мужем!..

— Кристиан, пожалуйста…

— Чем ты занималась с этим типом? Думаешь, я ничего не видел? Ты ведешь себя как шлюха!

Он грубо толкнул ее в глубь каюты, и в его мутном взгляде она прочла все: воздействие алкоголя, ревность, возбуждение, — от этого отвратительного коктейля в ней мгновенно вспыхнула обида, чувство, что ее предали, несправедливость по отношению к ней, все, что она долго сдерживала. Перед Мари стояло ее воплощенное разочарование: бог ее детства, ее идеал, ее мечта, чудовищным образом превратившийся в красномордое, вульгарное существо.

Приблизившись, он обхватил ее за талию и хотел бросить прямо на пол.

— Ты моя женщина! Моя, слышишь?! Я не отдам тебя! Ты моя!

— Отпусти! Кристиан, остановись! Перестань!

Мари отбивалась, чувствуя его потное тело, прижимавшееся к ней, влажный рот, с чавканьем прикасавшийся к ее шее. Она закричала от отвращения и отчаяния.

Тогда в каюту вихрем ворвался Люка.

Она не помнила, как оказалась на набережной. Довольно долго они шли молча. Потом Люка, стараясь не встречаться с ней взглядом, проговорил:

— Если на кого я и сержусь, то на себя.

От этой гнусной сцены, которой положил конец Люка, в ее памяти остался лишь крик так и не поднявшегося с пола взбешенного Кристиана:

— Если ты сейчас уйдешь с ним — между нами все кончено, слышишь?

Люка увел ее, дрожащую, оскорбленную, уложил в постель, снял с нее порванную одежду и долго гладил по голове, пока из ее глаз не хлынули слезы. Тогда Мари, прижавшись к нему, заснула.

Кристиан, пригвожденный к полу прямым ударом Ферсена, наконец пришел в себя, но под действием алкоголя, адреналина и противоречивых чувств снова тяжело рухнул на пол. Стук открываемой двери вывел его из состояния прострации. Мелькнул огонек надежды, он приподнял голову, пытаясь улыбнуться, предполагая, что сейчас увидит Мари.

Вместо нее к нему приблизился человек в мокром облегающем костюме подводника.

— Риан?!

Нежданный гость вышел из каюты только к утру, а неподвижное тело Кристиана осталось лежать на банкетке.

Риан наклонился над столом, взял маленькое записывающее устройство и сунул его в привязанный к поясу футляр.

На мгновение он задержал взгляд на шкипере, словно в чем-то сомневался, потом выпрямился и проговорил спокойно и торжественно:

— Ты погружен в глубокий сон. Когда проснешься, ты не будешь ничего помнить, ничего. — Его губы тронула холодная улыбка. — Ты поймешь, есть кое-что похуже смерти: потеря любимой женщины.

Люка всю ночь не сомкнул глаз. Едва забрезжили первые лучи солнца, он открыл глаза и посмотрел на Мари. Нежно и осторожно отведя руку, лежавшую на его плече, он встал и постарался уйти, не потревожив ее сна.

Ему не просто хотелось, оставив Мари, дать ей побольше времени для сна, была у него и другая цель: поговорить с Жанной один на один. Если кто и мог знать что-нибудь о судьбе найденного на берегу ребенка, то именно Жанна — единственная оставшаяся в живых из родителей береговых разбойников.

Подождав мать Мари на выходе из часовенки, стоявшей на отшибе, где, как он знал, она молилась по утрам, Люка вскоре ее увидел. Лицо ее выразило непритворное удивление и неприязнь. Она повела глазами вокруг, рассчитывая увидеть поблизости и дочь.

Твердо, хотя и полным предупредительности движением, он взял ее под руку и слегка иронично предложил ей пойти побеседовать к ней домой, а не стоять на ветру. Он знал, что дома находился Милик, а Жанна стремилась, чтобы муж знал как можно меньше.