Алла Авилова - Откровение огня

— Потому что это мое дело, — как могла твердо, ответила Аполлония.

— Ты подумала, в какое ты меня ставишь положение? Ведь все решили, что отец — я. Ко мне в перерыве подходили товарищи со всякими там… шуточками. Когда рожаешь?

— Прости, Степан, — выдавила из себя Аполлония.

— Я тебя спрашиваю — когда рожаешь? — прорычал он.

— В июне.

— И где рожать собралась? Небось здесь, у меня?

— Я бы хотела родить и оставить ребенка в Посаде, в какой-нибудь семье. С собой в Москву я его взять не могу — некуда. Я думаю, в деревне ребенка пристроить легче, чем…

— Дура ты! — взорвался Степан. — Куда ты его пристроишь?! Ты знаешь, какие сейчас дела в деревнях? Осенью у мужиков почти весь урожай отобрали. Они сейчас посевное едят. Кто же теперь возьмет лишний рот?! Говоришь, это твое дело? И хорошо. Можешь сейчас съезжать, можешь — позже, но чтоб в июне тебя здесь не было! Мне младенцы ни к чему. Мне тишина нужна. Отец-то где?

— Погиб.

— Когда?

— Двенадцать лет назад. И мама умерла…

— Да не твой отец! Отец ребенка.

— Не знаю.

— Ну вот что, раз ты не хочешь говорить по-человечески, тогда…

— Я и правда не знаю, кто отец! — оборвала Степана Аполлония.

Она перевела дыхание и продолжила:

— Это было прошлой осенью, в сентябре. Я только приехала из Москвы. Мне надо было в Авдеевку, и я пошла туда пешком. По дороге меня нагнала подвода. На ней сидели пять пьяных мерзавцев. Они остановили лошадей — и… набросились. В общем, понимаешь. Похоже, это были комсомольцы из Боброва, которых посылали куда-то на раскулачивание. Одного из них я увидела еще раз уже здесь, в Посаде, когда раскулачивали Ершовых.

«Дорогая кузина Ниночка, — писала дальше Аполлония. — Вот ведь как получилось: начала письмо с одним настроением, продолжаю с другим. Жизнь только что казалась устроенной — вот именно, казалась. Я ведь умолчала о чем-то очень важном: я в положении. Эта беременность по несчастью, и мне не хотелось писать о ней. Я скрыла и от Степана, что жду ребенка. Теперь вижу, что сделала глупость. Ему сказали об этом другие — сказали только что, когда он был на партсобрании. Туда привела его я, и люди заметили мой живот. Степан попал в нелепое положение — ведь все решили, что ребенок от него, и сейчас он зол на меня.

Я думала, что Степан не станет возражать, если я буду рожать у него в доме, но он возражает. Мы договорились, что до июня я от него съеду. В наших местах ожидается голодный год, но я все равно попытаю счастья в Посаде и соседних деревнях, чтобы найти для малыша хорошую семью, которая захотела бы его примять. Мне самой его на ноги не поставить, я ведь хромая не только физически. Несмотря на то что ребенок нежеланный, я чувствую к нему глубокое сострадание и не могу допустить, чтобы он страдал из-за моей невезучести и несуразности, а то и, не дай Бог, погиб. Отдать его в какой-нибудь из наших детских домов, чтоб ему там искалечили душу, — об этом я и думать не хочу. Самое лучшее — оставить его здесь.

А теперь я вынуждена обратиться к тебе за поддержкой, дорогая Ниночка. Не могла бы ты одолжить мне хоть какую-то сумму, с тем чтобы обеспечить содержание ребенка на первое время? У меня самой сейчас нет ни копейки, а времена наступили тяжелые, и пристроить малыша без денег очень и очень трудно. Извини меня, милая Ниночка, что, начав так браво, я заканчиваю свое послание этой просьбой. Как бы ни получилось с ее выполнением, напиши мне хотя бы маленькое письмецо о себе — так хочется знать, как ты и что ты.

Целую тебя, родная, твоя Аполлония».

За ранней зимой последовала ранняя весна. В конце февраля зачастил снег с дождем, в марте дожди заладили уже без снега и шли почти ежедневно. Дороги развезло.

Степан должен был ждать до мая, чтобы отвезти свою веревку в приемный пункт, за тридцать верст от Посада. Ехал он туда первый раз — прошлым летом помер хозяин дома, дед Гридин, который сдавал его продукцию вместе со своей. Аполлония, будучи уже на последнем месяце беременности, сопровождать Линникова отказалась. С ним поехал, за хороший куш, его старый знакомец Флор-Федька.

С Аполлонией Степан договорился так: как он вернется, она на той же телеге с тем же Федькой отправится на станцию. Уезжала Аполлония к Нине. Та отозвалась на ее письмо телеграммой: «Приезжай ко мне, что-нибудь вместе придумаем». Телеграмма пришла в марте, когда уже было не проехать.

Степан собирался обернуться за три дня. В тот же день, когда он уехал, у Аполлонии появился гость.

Аполлония сначала подумала, что детский плач ей мерещится: откуда взяться в действительности младенцу за окном? Не было в мае новорожденных в Посаде, даже беременных в эту мрачную весну, кроме нее самой, в полупустой деревне не было. Плач, послышавшийся на улице, между тем не пропадал, а приближался. Стукнула калитка.

Аполлония подошла к окну и увидела на дорожке, ведущей к крыльцу, Певунова. Осунувшийся, небритый, непривычно съеженный, он прижимал к груди завернутого в одеяло ребенка. «Белка», — догадалась Аполлония. А где же Соня?

— Нет больше Соньки, — бесстрастно сообщил Певунов, когда вошел в дом. — Померла при родах. Непредвиденное осложнение: ребенок лежал неправильно. В общем, большая потеря крови, заражение — и конец. У нас там, на стройке, больницы нет. Живем в палатках. И больные в палатках. Врачей нет, один фельдшер на все болячки. Потому я и здесь. Сама понимаешь, каково в наших условиях младенцев держать. Линников как-никак дед, у него свой угол имеется — пусть ребенок здесь будет. Зовут его Ольгой.

Певунов протянул Аполлонии дергавшийся сверток и добавил:

— Мокрая она, перепеленать бы надо.

Когда девочка оказалась в руках растерянной Аполлонии, Певунов козырнул и пошел.

— Стой! — крикнула Аполлония и последовала за ним в сени с Белкой на руках. — Ты куда?

Певунов обернулся у двери и бросил:

— Мне обратно надо. Отпустили, только чтобы ребенка отвезти.

Открыл дверь и пропал.

— «Зовут его Ольгой»! — передразнила Аполлония Певунова и прижала к себе малышку покрепче, пропев: — Оля — О-леч-ка!

Девочка мгновенно замолчала. Аполлония поцеловала ее в лобик и положила на стол, чтобы перепеленать. Зрачки у Олечки сузились, и посветлевшие глазки — широко распахнутые, серые, как у Соньки, — уставились на Аполлонию. И, словно узнав ее, Белка улыбнулась.

Федька помог Степану сойти с телеги и повел к катитке. Увидев вышедшую на крыльцо Аполлонию, он крикнул:

— Вещи где? Выноси их.

Аполлония сошла с крыльца и пошла ему навстречу. Она переняла Линникова у Федьки и объявила, что на станцию сегодня не поедет.

— Чего это? — спросил Степан.

— Пока тебя не было…

Степан резко двинул руку в сторону и попал ею на живот Аполлонии: вопрос отпал.