Лесли Каген - Насвистывая в темноте

— Как насчет того, чтобы прокатиться завтра вечером на ярмарку штата?

Мама, наверное, рассказала Расмуссену, до чего Тру обожает Шоу Уродцев, вот он и старался угодить. Тру считала уродцев невероятно интересными. А по мне, так они очень грустные в своих ящиках, выставленные напоказ. Но Тру зявила, что они отличаются от всех остальных и потому заслуживают особого внимания, — а это неожиданно благое дело с ее стороны.

— Ярмарка — это здорово, — ответила я.

— Вот и славно. Отправимся завтра же вечером, и вы обе вволю наедитесь сахарной ваты и накатаетесь на аттракционах… — Расмуссен прочищал горло едва ли не каждые пять секунд: верный признак беспокойства. — Как тебе это, Тру?

Сестра посмотрела на него, и я практически увидела, как из ее ушей брызжет лава безумия.

— Меня зовут Маргарет, — ответила она.

Расмуссен и бровью не повел.

— Так что ты скажешь о поездке на ярмарку, Маргарет?

Прежде чем Тру успела взорваться, я быстренько ответила вместо сестры:

— Поездка на ярмарку ее вполне устроит, офицер Расмуссен.

Он посмотрел на меня в упор и показал ямочки на щеках, в точности как мои, только побольше, а я заглянула прямо в его зеленые глаза. Две горошины в стручке. Внезапно все показалось таким логичным. Вот почему он всегда смотрел на меня как-то странно. Расмуссен тосковал по мне! Сложно было это впитать, столько всего важного одновременно.

Он ополоснул свою кофейную кружку, вытер красным махровым полотенцем; с виду полотенце было совершенно новое, прямиком с верхних полок «Файв энд Дайм».

— Зовите меня Дэйвом, идет?

И тут Тру произнесла голосом, какого я прежде у нее никогда не слышала, ледяным просто, по моим мурашкам аж свои мурашки побежали:

— Разве Салли не должна называть вас папочкой?

В наступившей тишине стало слышно, как над кухонной плитой тикают часы в виде черной кошачьей мордочки.

Конечно, сестра обрадовалась, узнав, что она единственная дочка у папы, как же ей не обрадоваться. Но Тру не запрыгала от восторга, когда моим папой оказался Расмуссен, хозяин в нашем новом доме. Она что, должна теперь подчиняться ему?

Расмуссен ответил:

— Твоя сестра тоже может звать меня Дэйвом. Думаю, пока и этого достаточно, верно, Салли?

Я лишь кивнула, потому что как раз пыталась представить, каково это — звать Расмуссена папой. Я никогда не звала Холла папой. Просто Холлом. А когда он не слышал, еще парочкой имен, в чем теперь могу сознаться, раз уж Холл надолго засел в тюрьму. Нет, никогда-никогда этого не смогу — назвать Расмуссена папой. Может, немного погодя стану звать его — мистер Дэйв. Потому что папой навсегда останется мой Небесный Король. Неважно, кто и что говорит, я никогда не позволю, чтобы все быльем поросло.

— Мне пора в участок. — Расмуссен заметил, как я разглядываю пистолет у него на бедре. Еще никогда не видела оружия так близко. — Первое правило в этом доме, девочки: держитесь от него подальше. — Он похлопал по кобуре и водрузил на голову полицейскую фуражку. — Еще я хотел сказать: тебе, Тру, то есть… э… Маргарет, больше не придется тревожиться из-за Жирняя Эла, ну… Альберта Молинари. Я позаботился об этом. — И, будто перевернув страницу в книге, добавил весело: — Сегодня чудесный день. Почему бы вам не сходить на площадку? А потом, если сможете, погуляйте с Лиззи. Поводок висит в прихожей.

Я смотрела на Расмуссена снизу вверх — нет, ну какой же он высокий! А потом опустила взгляд на свои несущие-как-ветер длинные ноги. И снова вверх — в его зеленые глаза. Неловко признавать, но мне вдруг сделалось хорошо: в первый раз за всю жизнь я на кого-то похожа. Так что поэтому, и еще потому, что он был к нам добр, испек вафли и нажарил бекона, пообещал свозить на ярмарку, я сказала:

— Увидимся, мистер Дэйв.

По лицу было видно, что Расмуссен доволен.

— Увидимся, Салли. — Он направился через залитую солнцем кухню к двери, но на пороге остановился и очень серьезно сказал: — Не забывайте, что случилось с Сарой и Джуни. Знаю, вы любите Сэмпсона, но мне бы не хотелось, чтобы в ближайшие дни вы ходили в зоосад и вообще по парку. Пока мы не поймаем этого парня. Ладно?

Я ответила:

— Ладно.

Но Тру промолчала.

— Если потребуется что-то, пока я на работе, можете позвонить. Номер вон там, рядом с телефоном. И Этель вам поможет. — Расмуссен мазнул по мне взглядом и почему-то покраснел. А потом за ним захлопнулась дверь с проволочной сеткой.

Тру сидела, уперев в стол локти и уткнув подбородок в ладони.

— Значит, папа так и сказал? Ты уверена?

— Уверена.

— Что я не виновата, что авария не из-за меня? Поклянешься?

— Клянусь! — Я быстро перекрестила сердце. — Хочешь немного «Овалтина»?

Расмуссен показал, в каком шкафчике хранится «Овалтин». Этель, наверное, рассказала, что мы с Тру обожаем его.

Сестра опустила лицо еще ниже, уперлась подбородком в желтый кухонный стол и с легким удивлением спросила:

— Так, значит, можно больше не думать, что это я виновата? Что это я убила папу?

— Ага. — Я распахнула холодильник, который был намного больше, чем наш старый, и забит фруктами, мясной нарезкой и вишневой содовой «Графс». До такой степени забит, что казалось, еда норовит выскочить прямо в руки. В жизни не видала настолько буйного холодильника. Взяла бутылку с молоком, понюхала. — Ты не убивала папу. Произошел несчастный случай, это совсем разные вещи.

— А как же тогда дядюшка Пол? Я повредила ему мозги, и он меня так пока и не простил, — сказала Тру мрачно. — Вот почему он все время рвется сыграть со мной в «Угадайку».

Я не знала, что ответить, потому что это была правда . Дядюшка Пол вечно закрывал Тру глаза, и теперь я поняла, отчего сестра его не любит. «Угадайка» для нее — все равно что попасться с рукой, по локоть запущенной в банку с печеньем.

— Ну, может, ты…

Тут с заднего двора миссис Галецки до нас донесся голос Этель:

— Девочки, вы там?

Слава тебе, Боженька, потому что я никак не могла придумать, как утешить сестру, учитывая все странности дядюшки Пола.

— Вы одеты? — хохотнула Этель, открывая сетчатую дверь.

— Доброе утро, — поздоровалась я.

Чудесно, что Этель отныне наша соседка. Она по очереди обняла нас и сказала, что рада нас видеть, — особенно потому, что мы выглядим такими чистыми и ухоженными, всякому ведь известно: чистота сродни праведности. Я не знала, где Расмуссен держит стаканы, но Этель показала, и тогда я вынула из шкафчика три стакана, растворила три порции какао и выставила на стол. Этель была одета в белый халат, в котором всегда ухаживает за миссис Галецки. А на руке у нее были два браслетика, которые мы с Тру сплели специально для нее, — вот почему мне так нравится Этель, помимо всего прочего. Совсем как я, Этель всегда помнит о чувствах других, она понимает, что при виде этих ремешков у нас сразу поднимается настроение. Ведь вчера выдался тяжелый день, сплошные открытия, мы переехали к Расмуссену и все такое. Но Этель знала только половину из того, что произошло, и, пока она заплетала мне косу, я рассказала остальное. Все, без утайки. И что папа простил маму, и как Тру случайно устроила аварию, и что Расмуссен приходится мне отцом.