Лоуренс Сандерс - Торговцы плотью

— Нет, всего две.

— Мне очень не нравится, что вы от меня что-то скрываете. Договоримся так: по сотне за каждую точку.

— Хорошо, — вздохнул я. — Я не в том положении, чтобы спорить.

— Совершенно верно. — Футтер осклабился.

Мы медленно обогнули квартал. Мы шли, низко наклонив головы, засунув руки в карманы. Одежда на нас промокла.

— А теперь плохие новости, — сказал детектив.

— О Господи.

— Эта старая стерва, ваша соседка, не унимается. Она уже таскалась к лейтенанту и обещала позвонить мэру.

— Вот дерьмо! — разозлился я.

— Она заявила, что входит в группу «обеспокоенных горожан» или что-то вроде этого и пообещала натравить на вас их адвоката.

— Отлично! Только этого мне и не хватало.

— Ладно… — Футтер поднял голову. — Я кое-что придумал. Гарантий нет никаких, но, надеюсь, сработает.

Я молчал.

— Вы не хотите знать, что я придумал?

— Нет.

— Мудро, но это будет вам стоить дополнительных пятьдесят долларов, — сообщил Футтер.

— Но с ней ничего не случится?

— Боже мой! — возмутился детектив. — За кого вы меня принимаете? Что я, какой-нибудь плохой мальчик? Ничего с этой каргой не случится.

С персоналом тоже были свои проблемы…

Один из актеров постоянно опаздывал на встречи. К сожалению, я был вынужден отказаться от его услуг, и мне потребовалась почти неделя, чтобы найти замену.

Смуглый танцор отправился со своей труппой на гастроли, и Кинг Хейес нашел еще одного черного «брата» — джазового музыканта. Но во время «экспертизы» у Марты Тумбли он позорно уснул, и нам пришлось продолжать поиски еще одного чернокожего.

Да и с Кингом Хейесом тоже возникла проблема. Он объявил, что одна из его «жен» намерена снять ему квартиру, одевать, кормить и, кроме того, платить двести в неделю за право пользования им безраздельно. Кингу такая сделка показалась весьма привлекательной.

Я сказал, что предложение выглядит довольно заманчиво, однако глупо ставить свое благополучие в зависимость от одной только женщины. Он может зарабатывать больше и распоряжаться собой по собственному усмотрению.

Хейес согласился со мной, посетовав на то, что ему приходится иметь «сцены» с женщинами, которых он переносит с большим трудом.

Я сказал, что подобные жалобы слышал и от других парней. Я старался составлять график «сцен» с таким расчетом, чтобы ребята не имели контактов с клиентками, которых они не выносили.

В ответ на мою настоятельную просьбу еще раз подумать, прежде чем перейти на содержание одной из его клиенток, Кинг обещал все тщательно взвесить, а я в течение последующих нескольких недель старался обеспечивать его только самыми молодыми и привлекательными дамочками. Больше я жалоб от него не слышал.

Случай с Артуром Эндерсом был более сложным. Когда он заявил, что хочет выйти из дела, а я спросил почему, он ответил:

— Потому что это плохо.

Я спросил, основано ли это его решение на моральных соображениях, он ответил, что, в общем-то, не на моральных, а выйти из дела он хочет потому, что оно… ну… грязное.

Это меня возмутило. Разве не моими стараниями ликвидирована существовавшая поначалу система передачи денег из рук в руки от клиенток мальчикам, за исключением тех случаев, когда дама желает сделать кавалеру маленький презент? То же самое относится и к угощению и сопровождению дамы к такси.

— В этом есть шик, — объявил я. — Все устроено в соответствии с правилами хорошего тона!

И вообще, какое такое преступление мы совершаем? Кто жертва? И кому мы причиняем зло? И разве сам Артур не почерпнул в этом «грязном деле» интересные идеи для своего будущего творчества? И вообще, разве в результате он не обрел самое необходимое для творческого человека — свободное время и возможность не думать о хлебе насущном?

Артур было заколебался, и я продолжал наседать, напомнив, что, откажись он от этой работы, ему снова придется зависеть от ежемесячных чеков, высылаемых родственниками.

— Сколько еще собираешься ты жить за их счет? — с пафосом вопросил я.

И Эндерс сдался: он продолжит свою «грязную» деятельность, пока не найдет какое-нибудь «приличное» занятие.

А затем Артур, считавший Дженни Толливер самой лучшей женщиной в мире, спросил, рассказал ли я ей о нашем промысле. Я коротко ответил, что нет.

— Не понимаю, как ты можешь жить с собой таким? — печально спросил Эндерс.

— А я с собою таким и не живу. Я живу с тобой, — засмеялся я.

Памятуя о том, что все лжецы — немного актеры, а все актеры — немного лжецы, я сообщил Дженни Толливер, что снова подрядился в «Королевские длани».

— Не на полный рабочий день, — небрежно добавил я, — просто буду заменять продавцов, которые берут отгулы или отпуск. И по четвергам, когда они открыты допоздна…

Последняя ложь была высказана во спасение наших с Мартой четверговых встреч. Дженни полностью удовлетворилась моими объяснениями, и наши отношения с ней снова стали нежными и теплыми.

Я интуитивно чувствовал, что моя растущая к ней нежность каким-то образом связана с моим тайным промыслом, но каким именно, я понять не мог. Но уж точно — это никоим образом с просто физическим удовольствием связано не было.

Был ли мой секс с Дженни более острым и насыщенным, чем с платными клиентками? Честно признаться, вряд ли. Значит, моя привязанность к Дженни была чем-то большим, чем-то, что было сверх плоти.

И все-таки почему, почему, занявшись новой «профессией», я начал еще сильнее любить Дженни?

Мы провели замечательный вечер. Поужинали в «Кафе художников», при этом я уверял ее, что она куда красивее девиц, которые были изображены на стенах, хотя менее хипповая.

— И менее юная, — добавила Дженни.

— Для меня, — торжественно возгласил я, — ты всегда будешь школьницей в гимнастических шароварчиках.

Дженни рассмеялась.

— Тебе следовало бы подарить эту строчку какой-нибудь из Артуровых пьес. Как, кстати, он поживает?

— Как всегда. Безумно в тебя влюблен.

— Я знаю! — Она смутилась. — Мне следовало бы найти для него какую-нибудь хорошую девушку.

— Да не беспокойся. В этом смысле у Артура все в порядке.

Потом мы отправились на балет в Линкольн-центр — после «Мороженщика» я отказывался ходить в театры. Нам показали серию одноактных балетов, которые замышлялись как комедийные.

— Единственный вид юмора, который еще утомительнее, чем юмор в балете, — прокомментировал я, — это юмор в опере.

До конца мы не высидели и отправились в кафе «Верхушка». Мы расположились у окна, потягивали белое вино и поедали друг друга глазами.

Домой к Дженни мы шли, взявшись за руки, молча — слова нам были не нужны.

В постели она приподняла скрывавшую меня простыню и, заглянув внутрь, спросила: