Шамиль Идиатуллин - Варшавский договор

Копец, подумал Фахрутдинов, пытаясь быстро подняться сквозь звон – но асфальт мягко подался под пальцами и кувыркнулся вперед, через секунду сильно ударив плечо и сразу лоб. Во лбу бумкнуло. Фахрутдинов зашипел и приподнялся, сам не понимая, чем отталкивается от земли.

Отталкивался он занемевшими локтями, а бумкнуло, похоже, не во лбу. Борзый, оскалившись, сидел в двух шагах, сжимая обеими руками правую голень.

– Следующая в лоб, – сказал Суханов вяло.

Фахрутдинов с трудом перевел глаза чуть левее и обнаружил, что Вовка лежит, как лежал, на спине, но обеими руками держит пистолет, нацеленный на борзого. Вот паразит, а мне велел оружие не брать, подумал Фахрутдинов, улыбнулся и услышал что-то за спиной. Он еще не успел понять, что это такое – шелест это был, – а уже крикнул:

– Справа!

Вовка послушно повел ствол вправо, но не успел – что-то мелькнуло, звучно стукнуло его в голову, отлетело на метр и тихо покатило дальше. Вовка обмяк и уронил голову наземь, а руки с пистолетом на живот. Борзый, не меняя оскала, перевел взгляд с пластиковой бутылки молока, застывшей наконец поодаль, на метнувшего ее человека за спиной Фахрутдинова, на пистолет, на самого Фахрутдинова и предупредил неожиданным басом:

– Спокойно сиди.

Фахрутдинов, оттолкнувшись опять непонятно чем, кинулся вперед. Борзой, нарастив оскал, метнулся навстречу, но не успел: Фахрутдинов всем телом накрыл Вовку вместе с пистолетом – и вцепился в Вовкину куртку пальцами и зубами.

Он не собирался стрелять – ни сил, ни зоркости для этого уже не было. Он не собирался спасать табельное оружие или прикрывать собой Вовку – это нелогично было бы. Он просто хотел выиграть немного времени для себя, для валяющихся тут же парней, и для поцев, которые должны были, в конце концов, уже подъехать.

Голова треснула красным, бок, кажется, порвался с дикой болью, что-то треснуло снова – и стало тихо и черно. Фахрутдинов больше не чувствовал боли. Он не слышал ни криков, ни хэканья, ни спокойного разговора в черном корейском паркетнике, тихо стоящем у первого подъезда:

– Слышь, его убивают вроде.

– И чо?

– Ну, некрасиво. Кровь, грязь, мозги.

– Вот ты эстет. Ну пошли поможем.

– Га. Кому?

– Ну и разберемся заодно.

Фахрутдинов не услышал, как борзого и важного, которые быстро допинывали и добивали его, пытаясь оторвать от Вовки, окликают два вышедших из джипа хорошо одетых молодых человека. Он не почувствовал, как важный все-таки сумел просунуть руку ему под живот, выдернул ствол и почти не глядя двумя выстрелами срубил заступников. Он не увидел, как важный, побежавший проверять, не остался ли кто в джипе, заметил вылетевшую на проспект милицейскую «десятку», экипаж которой только тут врубил сирену и гаркнул приказ стоять на месте с поднятыми руками – а важный в ответ выстрелил всего раз, но так, что машину понесло юзом и воткнуло в сугроб близ обочины. Он не узнал, что важный, не опуская ствола, несколько раз приказал борзому бежать к джипу, а тот пытался подняться и снова падал – и когда из-за поворота вылетели две надрывающихся «синеглазки», важный выстрелил еще раз, под отчаянный скрип и грохот сел в джип и рванул задним ходом на полном газу, пнув одну из судорожно выворачивающих «синеглазок», и с ревом скрылся. И он не заметил, конечно, в какую сторону сумел ухромать борзой. Не заметили этого ни жильцы, ни зеваки. Лишь мужик в синей куртке.

Которого, в свою очередь, не заметил совсем никто.

– Как? – изумился Жарков неприятным тоном.

Очень хотелось ответить «так», но Шестаков сдержался и повторил по разделениям:

– Сегодня мне в приемную позвонила дочь Неушева. Сказала, что как владелец предприятия хочет провести внеочередное собрание с перевыбором правления и переназначением дирекции. И совет директоров, говорит, собирает уже завтра. Вот так.

– А почему она в приемную-то вам звонила?

– Корпоративного секретаря у меня нет, да он и не нужен – если единоличное владение и управление. Вы же говорили, что единоличное, так? А оно если и единоличное, то не от той личности исходит. Если девушка не врет, конечно. Она ведь врет, Игорь Владиславович? Мне, кстати, и от регистратора звонили, тоже интересуются.

– Что за дочь-то? Старшая, младшая?

– Их еще и две? Бог ты мой. Так все-таки, Игорь Владиславович, мои действия? Мне всерьез к этому относиться, или, как это говорится, забить, или что?

Жарков впервые на памяти Шестакова допустил неуверенность в речь и даже оборвал себя на полуслове:

– Давайте так. Сейчас вам позвонит один… Стоп. Отбой. Я наведу справки и сам все вам расскажу. Пока давайте, что у нас по основной теме.

– Расскажете – это славно, но мне-то что…

– Сергей Иванович, всё, достаточно. У вас вариант забить был? Вот забейте, если так проще. Я сам все разрулю, завтра же. По основной теме, пожалуйста.

Шестаков к такому тону не привык, но формальных оснований для протеста не было – сам напросился. То есть да, его умоляли, уговаривали согласиться на этот проект, обещали златы горы и моря благости для всей Родины – и теперь выходило, что он сам напросился. Будет о чем подумать. Но это потом, а пока:

– По основной теме. Третий цех введен. По прототипам прогнали, итоговую сборку мне КБ обещает выдать вот прямо сейчас. За декабрь должны все отточить, с новогодней пьянки как выйдем, сможем запустить «четверку» на промышленный цикл.

– Вот прямо сейчас – это когда?

– Это вот прямо сейчас, – терпеливо сказал Шестаков. – На час пополудни у меня как раз совещание назначено, а время уже…

– Вижу. Извинитесь там от моего имени. Да, у вас инопартнеры потенциальные не проявлялись еще?

– Кто?

– Ну, кто-нибудь кроме Boro , их-то я сам веду.

– Хм. Нет. А еще и инопартнеры должны были проявиться?

– Ну да, я же предупреждал.

– И зачем? – с выражением спросил Шестаков.

– Сергей Иванович, я помню ваше отношение к вопросу. Решение принимаем не мы с вами, решение принимает руководство, и оно решение уже приняло, окей? Мы должны вписаться в мировой тренд, а без инонаработок, а скорей даже без их инфраструктурных заделов и особенно без их заказчиков так и будем лапу сосать. «Морриган»…

– Так. А может, мы не будем сейчас? – резко осведомился Шестаков.

Жарков рассмеялся.

– Да защищенная линия, что вы в самом деле. Ладно, не будем. В общем, с Boro я сам встретился, а к вам сегодня-завтра евреи пожалуют, вы с ними пообщаетесь, все покажете – и, пожалуйста, постарайтесь потеплее.

Шестаков хотел спросить, следует ли ему лично греть волосатую еврейскую задницу взятыми у бабушки пуховыми рукавичками, но это было неконструктивно, к тому же затянуло бы разговор, который по-хорошему следовало свернуть минут пять назад.