Александр Гера - Набат

— Последний нижний ярус, — напомнил архангел.

Они двигались в кромешной темноте. Судских ощущал, что сверху каплет, снизу подсасывает и мерзкое зловоние превращает низ и верх в единую неживую субстанцию. Он не различал лиц, хотя тени роились вокруг плотно, буквально наталкивались на них в торопливой поспешности высказать немую просьбу или пожаловаться на кого-то.

«В самом нижнем ярусе те, кто способствовал подлым», — вспомнил Судских Тишку-ангела. Он не различал их, не знал прежде, может, некоторых. В жизни они промелькнули и забылись живущими, хотя от них во многом зависела жизнь людская. Они обвешивали мыслящих, подкручивая весы Фемиды, сладко ели и пили, переводя добро в дерьмо, не заботясь о наследии, плодя себе подобных, кичливых от наличия для них созданного болотца. Они были ничем и всем одновременно, скрепленные диффузийными связями, мешая сильным выбираться наверх. Они застолбили себе места на престижных кладбищах, и все равно их не хотели знать живущие.

«Что же такое жизнь? — отвлекал себя от гнетущих картин яруса Судских. — Ради чего она дается, и нужно ли свершать, осиливать бытие, поднимаясь над себе подобными?»

— Таков закон вечности, — услышал он голос, не принадлежащий архангелу Михаилу.

«А если я не хочу жить в болотце, значит, я другое существо из другой среды, где чище и просторней?»

— Вот-вот, — прозвучал тот же голос с усмешкой в лад мыслям.

«Выходит, Всевышний создает нас в болоте и хочет, чтобы мы самостоятельно выбирались из него?»

— Эволюция мироздания, — подытожил прежний голос. — Выживают сильнейшие, осваивая новую среду.

«Выходит, Адам…» — блеснула догадка в голове Судских. Кстати, стало светлеть впереди: архангел Михаил вел его наверх.

— Про Адама не надо, — остановил его тот же голос, но Судских не внял предостережениям, вспомнился старый спор с Гришей Лаптевым по поводу библейского происхождения человека: «Не так все было, читайте Библию внимательней! Сначала Бог создал людей в последний день своего бдения, сказал им: плодитесь и размножайтесь. Потом он лег отдыхать и, выспавшись, взялся творить Адама, а позже Еву. Была попытка создать пару чистых и… не получилось».

— Не твое дело, — пророкотал прежний голос. — Посмотрю, как ты справишься со своим. Считай, доверяю тебе создать чистых.

Усмешка при этих словах была ощутимой и язвительной.

— Пошли отсюда, — буркнул архангел Михаил. — Покажу тебе сильных.

В новом ярусе, наполненном голубоватым свечением, фигуры двигались неторопливо, естественно или сидели в степенных позах, занятые самими собой. Никто ничего не готовил на примусках и спиртовках. Судских уже обратил внимание, что в каждом ярусе фигуры и тени живут отдельными жизнями, даже сталкиваясь или сплетаясь, они двигались куда-то без цели, не замечали преград, в голубоватом ярусе перемещения были наполнены степенством, заранее предупреждались столкновения.

Никого из увиденных Судских не признал. Какой-то плечистый мужик в крестьянской поддеве показался знакомым, но смутно.

— Ты спрашивай, здесь можно, — подбодрил архангел.

— Кто эти люди? — тотчас слетело с языка Судских.

— Видишь как? — без веселости улыбнулся Михаил. — Слона и не приметил… Я специально привел тебя сюда, чтобы вспомнил ты, кому обязан родом. Тот простоватый в поддеве — Минин.

— А Пожарский? — спросил Судских, привыкший сочетать эту пару в целое.

— Здесь чистые души, соль земли. Пожарский — князь, он в другом ярусе, он венчал дело. Это разные вещи. Всевышний распорядился дать ему другую жизнь. Если сможет, очистится.

— А это кто с бородищей?

— По сану борода, — подчеркнул архангел. — Ослябя. Вопреки обету взял меч на Куликовском поле, не убоялся гнева Всевышнего ради Отечества. Всевышний отпустил ему грех.

— Здесь, однако, воители собраны?

— Догадливый, — похвалил архангел. — Только не совсем. Здесь ратиане, кто в неровный час ремесло на меч меняет. А Пифагора здесь нет потому, что он не защитил своего ремесла, хотя Всевышний даровал ему ярус просветленных. Нет и братьев Ползуновых потому, что задумку с паровой машиной воплотили, а грамоте учиться не захотели, уповали на одну милость Всевышнего. Вот российский паровоз позже других и прибыл.

— А чем лучше этот ярус, чем для просветленных?

— Живые они. Только забытые. Вспомнят о них, вернутся снова на землю и пользы принесут много.

— А христоносная душа, почему ее здесь нет?

Архангел Михаил глянул на Судских из-за плеча, усмехнувшись:

— Тебя здесь тоже никогда не будет. Кесари с самой чистой душой сюда не вхожи. Здесь только жившие в простоте помыслов, без лукавства, а восхождение в помыслах — лукавство. Но не грех.

— А я с чего лукавый? — слегка обиделся Судских.

Михаил явственно ухмыльнулся:

— Ты еще никакой. Отмеченный печатью Всевышнего, и только. А что из тебя получится, сам пекарь. Тайну моего ключа и меча знаешь, а умудришься щитом моим прикрыть чистые души, быть тебе моим соратником.

— Вот даже как… — непонятно расстроился Судских. — А мне хотелось прожить спокойную жизнь.

— Всем хотелось. Я в архангелы не с дружеского пира попал.

Голубизна яруса еще больше посветлела, а фигуры стали попадаться реже, и двигались они не навстречу, а поодаль вместе с ними. К престолу Всевышнего своей дорогой. Глухого Бетховена Судских узнал сразу, узнал Мусоргского и Льва Толстого. Многих, обгоняя, не узнавал. Хотелось спросить архангела, но он опередил:

— Здесь расстанемся. Пора. Крикни Тишку, если нужен.

— Он ведь там нужен, — заупрямился Судских.

— Княже, — мягко промолвил архангел Михаил. — Ты нам больше нужен, помни это.

— Тогда…

— Не спеши. Успеешь. Тебе надо встретиться с троими в день последний. Выбери сам. Я все же отошлю к тебе Тишку сразу.

Архангел растворился в свете, и тотчас Судских услышал разгоряченное дыхание своего ангела за спиной.

— Ты бился?

— Нет пока. Мы западни воинству Аримана строили. Чем лучше придумаем их, тем меньше дьявольских сил сойдет на землю.

— Тишка, я могу увидеть свою мать?

— Конечно. Здесь она, неподалеку от престола. Добрая женщина, хоть и грешница.

— Как грешница? — остолбенел Судских.

— Спроси у нее сам, — отвел глаза ангел.

Они чуть спустились в зеленоватый коридор, и Судских сразу увидел бредущую навстречу мать.

— Здравствуй, сынок, — первая приветствовала она и замерла, опустив руки. — Прости меня…

Другого свидания он ожидал. Судских уже разбирался в условностях этого мира — чувствам было здесь место, а встреча с матерью расстроила его.

Отец умер, когда ему исполнился годик, он помнил его сквозь кисею младенческого взгляда. То пропадал в видениях, то появлялся, а мать всегда была рядом. Его не отдали в садик, он тихо дожидался ее возвращения с работы, придумывал тихие игры и тихо радовался ее приходу. И она радо-валась встрече, но не громко, словно за стенами их комнатки в коммуналке радоваться громко запрещено. Она выкладывала все происшедшее за день, когда смеялась, когда сердилась, и всегда будто испрашивала совета Игорька. То про собрание, где постановили отработать субботник в честь первого космонавта, то про Витьку Пахомова, который врет и взятые метчики в кладовую не возвращает, то про стеллаж, который вот-вот оборвется, а мастеру участка дела нет, и еще про подружку, которая обещала йодарить ношеное платье, да все не дарит… Про отца не вспоминала, только, засыпая, слышал он: «Вылитый отец». Он умер от воспаления легких, промучившись месяц в районной больнице, постоянно отхаркиваясь мокротами, и, как догадался Игорек, на слова прощания сил у него не осталось. Мать умерла когда он после третьего курса поехал с однокашниками копать картошку в область. Его вызвали поздно, едва разыскали соседи. Он приехал уже на поминки. Плакал горько первый и последний раз. Хотел бросить университет — кормиться как-то, — выручил доцент с их кафедры, поселившись у него. Весело прокуковали на картошке с крупной солью, на хлебе и чае, в спорах о кибернетике и философских началах, а там Игорю диплом дал свой хлеб, а доценту новая женитьба принесла просторную квартиру и домашние прелести.