Александр Гера - Набат

В день получения диплома он побывал на могиле матери.

«Вот я и выучился, мама. Что же дальше? Ты так хотела видеть меня сильным и образованным…»

Тогда он и не подозревал, какие силы увлекут его в круговерть событий, какие пути пересекутся с обидчиками матери. Тогда он быстро вышел в люди и был счастлив малому достатку, но спокойной жизни. Женился, как все, завел детей, как все, копил на машину…

— Здравствуй, мама, — ласково ответил он, а приблизиться также не решился.

— Какой ты… Красивый, сильный…

— Я уже старый, мама, какая тут красота!

— Нет, Игорек, ты очень красивый, как отец. Господь велел рассказать о нем. Тогда не смогла, тебя рядом не было.

— Я разве не знаю о нем? Хороший человек, добрый и молчаливый.

— Нет, сынок. Петр Алексеевич на мне с жалости женился, он на «Фрезере» нашем в литейке работал, отчество тебе свое дал и любил тебя очень маленького. Я на третьем месяце была, когда он позвал к себе жить. Честь по чести сразу расписался… А отец твой не из наших был, норвежец, с делегацией на фестиваль молодежи приехал. Красивый такой, как ты, а я тогда в инструментальном техникуме училась заочно, сборщицей на «Фрезере» работала. Молодая была, веселая, а в пятьдесят седьмом фестиваль в Москве был; радостно было, жить хотелось празднично, вот и влюбилась в норвежца. И он хороший был, обещал к себе увезти. Только счастье наше с фестивалем и закончилось. Вызвали меня в Комитет и застращали, грозились в лагеря отправить на десять лет за связь с иностранцем. Я смолоду сдуру испугалась и отказалась от любимого. А он обещание исполнил, вызов прислал и сам приехал, только я отказалась. А ты уже наметился…

Судских выслушал горькую исповедь матери. Горечь испытал не за слова печали, а за изломанную жизнь. Вспомнились остро тихие свои посиделки в запертой комнате.

— Какой же это грех, мама? Ты любила, это не грех.

— Ой, сынок, спасибо тебе, — потянулись к нему руки матери. — Теперь мне легче станет с твоим прощением. Помоги и другой грех с души снять.

— Что-то еще приключилось?

— Расскажу, все одно. Тебе два годика было, Петр Алексеевич с год, как помер, легкими маялся, а меня снова в Комитет вызвали. Следователь опять давай меня мучить, стращать, намекал, чтобы, значит, мне вчистую от следствия уйти, — от него моя судьба зависит, и техникум и завод. Что ж с меня молодой взять можно? Поддалась…

— Прости меня, мама, за эту тайну. Ты не виновна ни перед кем. Я знать того мерзавца не хочу. Бог ему судья.

— Ох, княже, светел ты помыслом без умысла! — услышал Судских за спиной всхлипывающие притоптывания Тишки.

При этих словах мать его засветилась изнутри светом и растворилась в голубоватом эфире.

— Мама, обожди! — протянул к ней руки Судских. Только счастливую улыбку ее поймал в волнах свивающегося марева.

— Не надо, княже, не мешай, — потянул его Тишка. — Она ко Всевышнему отправилась. Он ей новую жизнь дарует. Ты встретишь ее, встретишь! Обязательно… Лукавый не искусил ее, тобой жить будет.

— Тишка, скажи, а отца родного я могу видеть? — взволнованным голосом после свидания с матерью спросил Судских.

— Его здесь нет, княже, он среди живых.

— А кто он, как найти его?

— Это тебе никто не скажет. Только в Книге живых его имя, а ты пока не сподобился заглянуть в нее. Только Всевышний. Не кручинься. Даст Бог, ты его на земле найдешь.

— Да-да, — рассеянно отвечал Судских.

— Кого еще лицезреть хочешь, Игорь свет Петрович?

— Кого? — задумался Судских. Ему в последний день можно увидеть только троих… Многие имена всплывали в памяти, кто-то услужливо листал будто список перед ним. Нет… Судских стер этот список перед собой. — Хочу видеть приемного отца своего, он мать пожалел в трудную минуту…

— Так, княже… — необычно теплым голосом ответил ангел.

Судских первым пошел навстречу Петру Алексеевичу.

— Дружок Минина, — шепнул вдогонку Тишка, — вместе они…

— Здравствуй, сынок…

Усталое лицо Петра Алексеевича сразу понравилось Судских. И сразу встала на место недостающая деталь его портрета, которую он в младенчестве не смог запомнить: удивительно спокойные глаза. В такие заглянуть — и нет своих тревог, там защита и уверенность в тебе самом. Глаза без утайки. Что бы ни случилось…

— Спасибо вам, Петр Алексеевич, за мать.

— Тебе спасибо, сынок. Нужным человеком вырос. Как же я хотел этого… Живи и дальше в чести и правде. Будь счастлив. Тебе пора.

Судских не ожидал столь скорого расставания.

— Не его вина, княже, хоть и недоговорено много. Сын тебя очень видеть хочет, — постарался успокоить Тишка.

— Мой сын Севка здесь? — взволновался Судских, сразу забыв о происшедшем. — Что случилось?

— Пока не случилось, поспеши в свое пространство. Он между смертью и жизнью, как и ты…

Он увидел сына, спешащего к нему в светлой тропической форме моряка торгового флота. Вид портила кровь, стекавшая из пробитой головы на рубашку с погонами, аксельбантом нелепого случая свисающая от правого погона с золотым шитьем на грудь.

— Что с тобой, Севка?

Он не видел его с самого окончания Владивостокской мореходки. Три золотых шеврончика говорили, что Всеволод уже старший помощник капитана.

— Папа, наш контейнеровоз «Аделаида» захвачен группой террористов, я оказал сопротивление, и мне проломили голову. Я еще жив, меня бросили в подшкиперскую. Помоги нашим.

— Кто захватил судно?

— Мы вышли из Петрограда, имея на борту полторы сотни сорокафутовых контейнеров и десять человек пассажиров, сопровождающих груз. Назначение — Лагакия, сельхозмашины, — четко докладывал сын, будто не отцу, а начальнику пароходства. — В Бискайском заливе нас потрепал шторм. У двух отдельно стоящих контейнеров были повреждены створки. Я принял меры по дополнительному креплению и обнаружил, что внутри их пусковые установки и боевые ракеты. Я доложил капитану, после чего капитан отстранил меня от несения службы, а старший сопровождающих взял командование судном на себя. Экипаж возмутился. Сопровождающие оказались вооруженными, загнали весь экипаж в трюм, двоих убили. Я без сознания в носовой подшкиперской.

— Кто такие сопровождающие? Иностранцы?

— Наши. В Питере судно провожал человек из окружения Воливача. Ты его должен знать.

— Как он выглядит?

— Небольшого роста, седой, нос горбинкой, ключи на пальце крутил. Именно он распоряжался посадкой сопровождающих.

— Г енерал Лемтюгов! — с досадой воскликнул Судских. — А будто за границей жил… Выплыл! Зачем в Сирию везли такой груз?

— О нем ничего не было известно. По документам только сельхозмашины, и до Биская никто не предполагал, что в контейнерах.

— А капитан?

— Штатного капитана сменили за час до отхода. Новый часто запирался со старшим сопровождающим в своей каюте. Мы думали, водку пьют…