Михаил Белозёров - Украина.точка.РУ (СИ)

– Забирай мою «Машку»! – вдруг сказал капитан Игорь таким тоном, что Пророк осёкся на полуслове и вытаращил глаза.

– «Машку»?.. – безмерно удивился Цветаев.

Он невольно оглянулся: она сиротливо стояла в углу, вся в грязи, в копоти и в крови, но в качестве награды выглядела весьма и весьма презентабельно. Ни о каком таком подарке он и мечтать не мог. Это тебе не оружие четвертой категории, которым их снабжали в Славянске, это супер оружие – «Машка»! Да о таком оружие каждый снайпер грезит! Оно обычно снится по ночам!

– Забирай, забирай. Мне она долго не понадобится. А здесь она будет в самый раз. Только не обижай её. Варёные мухи!

– А как же ты?.. – удивился Цветаев, поражённый в самую печёнку.

Конечно, он хотел заполучить такое оружие, как «Машка», он не ценой же потерь капитана Игоря.

– А я себе новую возьму, – впервые улыбнулся капитан Игорь. – Конечно, не такую, как «Машка», такой уже не будет. Возьму её сестру. Назову «Люськой». Варёные мухи!

– Ну ты даёшь, мужик! – аж подпрыгнул обычно сдержанный Пророк. – За это надо выпить!

– Брызни! – скомандовал капитан Игорь и вздрогнул от боли. – Бери, бери… – сказал он Цветаеву, – не пожалеешь…

На рассвете за ним прилетел вертолёт, и они долго и с тоской смотрели, как вертолёт тает в дымке на востоке. У Цветаева осталось ощущение, что они с капитаном Игорем чего-то не договорили. А надо бы, подумал он.

– Пойдём… – осипшим голосом сказал Пророк и тяжело вздохнул.

– Пойдём, – согласился Цветаев, – разгребать помойку.

Пророк посмотрел на него, сделал вид, что ничего не понял, и они вернулись в заплёванную квартиру.

Глава 3

Гектор Орлов

Дебилятор захлебывался от восторга, объявляя «саму останню»[88] и потому самую великую мобилизацию всех народов. Его вообще нельзя было смотреть без отвращения, однако без новостей, даже без очень и очень паршивых, было ещё хуже. Так они в своей изоляции хоть что-то узнавали, иначе волком вой. В США уже подсчитано, сколько орудий и снарядов нужно Киеву, чтобы сравнять Юго-восток с землёй. Назывались города и местности, где Цветаев бывал и отдыхал с женой Наташкой. Есть там такое место, называется «Слияние»: чистовые парковые леса, холмы из синей глины, поросшие пахучим чабрецом, и две реки, в слиянии зажатые горами, похожими на Карпаты. А дубы! Какие там были дубы! Картины Ван Гога, а не дубы!

– Старик, что ты думаешь, слил или не слил?.. – отрёкся от экрана Цветаев, с которого кричмя кричали: «Слил! Слил! Слил!», а ещё плевались: «Так! Так! Так!»[89]

Как ни приятны были воспоминания, но он вдруг обратил внимание, что Пророк слишком долго и с подозрением смотрит на него. Чтобы задать вопрос, нужно наверняка знать ответ, который был прямо-таки на писан на лице Пророка: не слил, а как обычно, хитрит.

– Думаю… его что-то держит, – подумав, сказал Пророк.

– Нам-то от этого не легче, – укорил его Цветаев, намекая, что пора разойтись по домам к своим любимым, по которым они истосковались. Старое чувство одиночества снова охватило его. Он как мог боролся с ним, но оно было сильнее разума.

Пророк снова подумал, но так, что Цветаеву стало стыдно за горячность:

– Поверь мне, всё будет нормально. Не можем мы проиграть, иначе бандерлоги скажут, что они победили Россию.

– Тоже верно, – моментально остыл Цветаев. – Твоими молитвами мёд пить.

Но объяснение его не порадовало. Оно было слишком поверхностным и попахивало дешёвой пропагандой, а Пророк не должен опускаться до такой пошлости. После таких фраз возникает недоверие к реальности, к её сути, и хотелось убежать куда подальше, чтобы забыться и ни о чём не думать.

– Победа не бывает простой, – азбучно сказал Пророк. – Слышал, – он кивнул на дебилятор, – у нас своя артиллерия появилась. Не просто же так им дали пыром по копчику!

– Хорошо бы… – мрачно заметил Цветаев, с головой погружаясь в то лето, когда они с женой бродили перелесками в поисках луговых шампиньонов. Хорошее было время, теперь уже довоенное. И похоже, это время никогда не вернётся.

– А что ты хочешь?! – уточнил Пророк, дёрнув его за рукав и вернул в реальность.

– Старик, я ничего не хочу, – неожиданно для себя зло выразился Цветаев. – Хочу Орлова вытащить до того, как его засунут в штрафбат! – А ещё хотел добавить: – Чтобы побыстрее вернуться домой! – Но не добавил, а подумал, что если лето не выгорело, то почему бы не спасти друга?! Он только не сказал Кубинскому, что у них с Гектором тайный уговор: не бросать друг друга ни при каких обстоятельствах. Может быть, поэтому Гектор ещё и живой, однако, говорить об этом не имело смысла, глупо сотрясать воздух. Пророк послала бы подальше за сентиментальность и ребячество и лишний раз продемонстрировал бы абсолютный прагматизм. Не то чтобы он не верил в мужскую дружбу, просто она однажды у него дала трещину из-за предательства, с тех самых пор он с насмешкой относился ко всем подобным проявлениям чувств, как будто говоря: «Не доросли вы ещё до меня, вот когда одни из вас предаст другого, тогда я вам, молокососы, поверю, но будет поздно, ибо вы познаете всю глубину ваших заблуждений». А ещё Цветаев думал, что даже на войне нет место дружбе, а есть место только приказам и дисциплине. И тут его осенило: «Мы судорожно цепляемся за прошлое, которое потеряли, и жаждем будущего, которого не нашли, поэтому и злимся друг на друга». Да, мы потеряли прошлое и ищем будущее, цепенея, повторил он. Холодок пробежал у него по спине, он нашёл объяснение тому, что его так долго мучило.

– Тащи, кто тебе мешает? – Пророк демонстративно выключил дебилятор, в котором диктор с пеной на устах перечислял освобожденные города Востока. – Занимайся тем, что ты лучше всего умеешь. И Цветаеву послушалось окончание фразы: «Только не умничай!»

– Я и занимаюсь! – вспылил Цветаев, словно Пророк был виноват в том, что прошлое не возвращается и никогда-никогда не вернётся, и уже не будет ощущения того счастья, которое он испытывал с жёной и с любимым псом по кличке Африканец.

– Ну и занимайся! – в том же тоне ответил Пророк и ушёл на кухню пить чай, а Цветаева не позвал.

Некоторое время Цветаев всё ещё злился, потом остыл и подумал, что неправ, что нервы «в нашем деле», как говаривал Антон Кубинский, вещь хрупкая и потому в условиях войны непозволительно роскошная.

Он уже два дня не мог обрести душевное равновесие, и всё из-за плохих вестей из Славянска, и из-за того, что ему даже не снится жена. На третий – проснулся как огурчик, энергичный и по-деловому злой. Убьют, так убьют, решил он, стараясь не думать о Наташке.

– Я ушёл! – бросил он, нацепляя на рукав жёлтую львонацистскую повязку с чёрной рунической свастикой.

Куртку он надел самую яркую и рубашку тоже – особый тип маскировки.