Грег Кайзер - Полночная чума

— Только не спи, — произнес чей-то голос. Похоже на Пауля Штекера, сначала подумалось ему, пока он лежал после оглушительного залпа в грязи, не чувствуя правой руки.

— Я не чувствую ног, — признался Кирн.

— Сейчас подоспеет помощь, — ответил голос.

— Доктор, — произнес Кирн. Странно, почему у него вдруг мокрые щеки? — Самолет…

— Груда металла там, за деревьями, — ответил Бринк. Американец склонился над ним, загородив головой луну, которая вновь вынырнула из-за облаков. — Мы его сбили, ты и я.

— Лжешь! — прошептал Кирн. Не было там никакого самолета, ни разбившегося вдребезги, ни полыхающего пламенем. Они его упустили. Он позволил этому гаду Волленштейну убить его друзей.

— Мы же договаривались. Никакого обмана. Или ты забыл?

— Хочу взглянуть своими глазами, — Кирн попытался оторвать от земли голову. Хотелось проверить, сумел он спасти своих друзей или нет. Но американец положил ему на плечо руку.

— Нет, тебе нельзя двигаться. Если будешь лежать тихо, с тобой все будет в порядке, — сказал он.

И вновь американец ему солгал. Кирн это мгновенно понял, понял по той холодной пустоте, что поселилась в его груди. Он умрет, умрет посреди мокрого поля в стране лягушатников. Странно лежать, ощущая под собой лишь мокрую траву. Да что там! Глупо. Просто глупо умереть вдали от дома и друзей.

— Эй, знаешь, я раньше пристрелил бы его, еще тогда, в Бордо, — прошептал он, на миг мысленно вернувшись в недавнее прошлое. Бринк не ответил. Он ничего не знал про Бордо: ни про корабль, ни про деревянный ящик.

Или о том, как оно было там, в доках. Или на Восточном фронте.

— Чтобы согреться, мы набивали под форму газеты, — произнес Кирн. Неожиданно, прилетев откуда-то из-под Москвы, ледяной ветер начал пробирать его до костей. — А потом у нас кончились и газеты.

И он явственно услышал хруст ледяной корки на снегу, треск далекой перестрелки и тотчас понял, что его друзья снова с ним.

— Du bist mein Kamerad, [38] Ты мой камрад (нем.). — произнес он. Язык его почти не слушался, и слова прозвучали невнятно. Тогда он из последних сил здоровой рукой сжал руку Бринка, как будто боялся остаться один.

Мокрая трава промочила ему ноги до колен, но сил встать не было, и он положил руку Кирна ему на грудь, а сам пошарил у него под пальто. Вскоре он нащупал служебный жетон и положил его в карман. Ему срочно требовалось чем-то себя занять, лишь бы не думать о том, что только что произошло. Помимо того, что немец назвал его другом.

Самолет улетел, несмотря на все их с Кирном попытки продырявить его из автомата. Бринк поднес к носу руку и принюхался. Пахло керосином.

Крылатая машина летела на Англию, или на корабли, которые к этому времени уже наверняка вышли в море. А может, просто кружила над берегом, выжидая, когда солдаты начнут высадку. Куда бы ни летел этот самолет, он наверняка будет распылять чумные бациллы, которые нес в блестящей металлической емкости под фюзеляжем. И как только это известие дойдет до Пола Чайлдесса или шотландца Габбинса, они поразмышляют пару минут, покивают головами и придумают план отмщения. И тогда на борт английских бомбардировщиков тоже погрузят ящики с заразой, и бомбардировщики сбросят их над Германией. И если от легочной чумы погибнут десятки тысяч, то жертвами сибирской язвы станут миллионы.

Игра окончена.

Выстрелы, поначалу нескончаемые очереди, постепенно превратились в разрозненные всплески ружейного огня, а потом стихли и они. И тогда вновь вернулась тишина.

Оппель подошел к дереву, позади которого скрючился Каммлер.

— Все в порядке, — произнес он и протянул руку.

Каммлер не торопился. Сначала он методично снял налипшие на мундир листья и соринки и лишь потом двинулся вслед за Оппелем туда, откуда они недавно палили по «мессершмитту» и где их пытались прикончить вражеские парашютисты. Буквально в нескольких метрах от его укрытия на земле валялись тела. Света горящего топлива было достаточно, чтобы разглядеть, что творится вокруг, но дым щипал глаза, а стоило сделать вздох, как начинало першить в горле.

Первое тело принадлежало одному из солдат Оппеля. Пуля попала парню прямо в рот. В паре метров от него лежали еще двое, один рядом с каменной стеной, второй раскинулся на спине, в траве, рядом с живой изгородью. Каски на них были явно не немецкие, и в свете языков пламени Каммлер увидел эмблему с изображением флага — белые полосы, темные полосы, — нашитую на плечо солдатской формы. Оба были в буквальном смысле изрешечены пулями. Живот второго представлял собой кровавое месиво. Часть кишок вывалилась на землю.

— Американцы, — сказал Оппель.

Еще трое валялись в траве чуть дальше слева, двое немцев и один американец. На лице парня застыло удивленное выражение, а откуда-то из-под каски по щеке пролегла темная полоса, которая затем терялась за воротом гимнастерки.

— Еще одного мы загнали в кусты, — сказал Оппель. — И мои ребята пошли за ним.

Сбежал, как и Волленштейн. На борту «юнкерса» мог быть только он. Герр доктор нарочно отправил в воздух первым «мессершмитт», чтобы тот принял на себя огонь, а сам улетел на втором. Хитроумный план, чертовски хитроумный, ничего не скажешь, подумал Каммлер и, оглянувшись на дымящийся «мессершмитт», затем перевел взгляд туда, где только что за облаками растворился в вышине «юнкерс». Предатель сумел скрыться.

«Я мертвец», — подумал Каммлер.

Оппель кашлянул, сплюнул, потянул себя за нос, зажал пальцами одну ноздрю, и выдул содержимое из второй.

— Сколько? — спросил Каммлер. Почему-то он никак не мог заставить себя оторвать взгляд от дымящихся обломков «мессершмитта». Что-то — он сам не мог сказать, что именно, — не давало ему покоя, доставляло дискомфорт, как тот дым, от которого саднило в горле.

— Семеро. Пятеро убитых, двое раненых. Итого у нас остается трое. Четверо, считая меня. С вами пять.

Каммлер посмотрел на закопченную физиономию Оппеля и не понял, издевается тот над ним или говорит серьезно. Когда «мессершмитт» несся по полю, сам он предпочел спрятаться за деревом, а когда началась перестрелка, даже не сдвинулся с места, одной рукой вцепившись в шершавую кору, другой, влажной от пота, сжимал рукоятку своего PPK. Дамская штучка, заметил как-то раз Гиммлер.

— А где Ниммих, тот самый, у которого тик? — спросил он Оппеля.

— Понятия не имею, — ответил тот.

— А где Адлер? Это который жирный.

Но Оппель лишь покачал головой.

— Не знаю. Но вот в той стороне кто-то есть, — с этими словами Оппель указал вдоль стены туда, где до взлета стояли оба самолета. Там над остальными деревьями высилось могучее дерево.

— Американцы? — уточнил Каммлер.