Грег Кайзер - Полночная чума

— Вы проводили такие же опыты? — спросил он своего собеседника. — Для англичан?

Англичанин промолчал.

— Или вы явились сюда для того, чтобы ее украсть? Я правильно понял? Вы хотели украсть чуму и сами ею воспользоваться. Значит, Волленштейн прав?

— Нет, — на этот раз англичанин посмотрел ему в глаза. — Нет.

Он нервно сглотнул и, как и Кирн, оглянулся на жителей городка.

— Мы здесь для того, чтобы ее уничтожить.

— Вы лжете.

— Нет. Когда-то я производил опыты, подобные этим, — ответил англичанин. — Но больше этим не занимаюсь.

— Я вам не верю.

Англичанин пожал плечами.

— Я тот, у кого есть вот это, — сказал он, поднимая револьвер. — Поэтому какая разница.

Кирн с досадой подумал о том, что лишился верного вальтера.

— Волленштейн собирался развеять эту заразу по всему берегу, когда вы решите произвести высадку.

Его слова возымели воздействие, потому что англичанин скривил рот.

— А еще, по словам Волленштейна, у него есть лекарство, но я в этом не уверен. Так что если он пойдет на этот шаг, погибнут не только ваши солдаты.

Собеседник Кирна открыл было рот, чтобы что-то сказать, а затем снова закрыл.

— Наши тоже погибнут. Именно поэтому его план должен быть сорван.

Кирн подумал о боевых товарищах, что сидели, сжавшись в комок, рядом с ним в промерзшей землянке далеко на востоке. Не исключено, что сейчас они где-то здесь, на этом берегу.

— Лекарство, говорите? — подал голос англичанин. Кирн пристально посмотрел ему в глаза. Лекарство. Вот, оказывается, что было ему нужно. Именно за ним он прибыл сюда.

— Я поделился с вами своим секретом. Теперь ваша очередь.

Англичанин молчал. Он явно не торопился раскрывать свои карты. «Наверно, не может решить, подумал Кирн, — стоит мне доверять или нет».

— В церкви не лгут, — сказал он и помахал рукой с зажатой в ней сигаретой, затем бросил дымящийся окурок на пол, но тушить не стал. — За то, что я вам рассказал, мне полагается расстрел на месте, — добавил он и на минуту умолк. — Мое имя Кирн. Вилли Кирн. А вот это иваны постарались, — он продемонстрировал изуродованную руку, на которой не хватало трех пальцев. — И я мечтаю в один прекрасный день живым вернуться домой, даже без этих трех пальцев.

— Я не англичанин, — произнес его собеседник. — Я американец. Мое имя Бринк.

Кирн ждал, что же он скажет дальше.

— И я здесь для того, чтобы уничтожить болезнь.

— Это я уже слышал.

— И еще мне нужно одно лекарство, если, конечно, оно существует, — добавил Бринк.

— Зачем?

Американец на мгновение задумался.

— Почему именно здесь и сейчас? — спросил Кирн. Впрочем, ответ на этот вопрос ему не требовался. В среду французский рыбак по имени Пилон доставил больных евреев в Англию. Это раз. Большим пальцем изуродованной руки Кирн отогнул палец на здоровой. В субботу Бринк уже был во Франции в поисках источника болезни и нашел ее в домах Тардиффа и Клаветта. Это два. Он отогнул еще один палец. И если англичане пожаловали сюда, то отнюдь не затем, чтобы помочь больным, потому что какое им дело до больных лягушатников и тем более немцев. Это три. Он отогнул средний палец. Единственная причина заключалась в том, что эта часть Франции для них важна. Крайне важна. И Кирн сделал последний шаг, потому что это был единственный верный вывод. Именно здесь они планировали высадку. Они опасались, что болезнь нарушит их планы. И потому, чтобы обезопасить себя, им требовалось найти лекарство. Причем срочно. И он отогнул последний палец.

— Es ist soweit, [31] Пора! (нем.) — сказал он и, достав из пачки очередную сигарету, закурил.

Бринк продолжал хранить молчание.

— Мне известно, где живет Волленштейн, — сказал Кирн. Табачный дым наполнял его удивительным спокойствием. Или это потому, что он сейчас в церкви? — Я мог бы отвезти вас к нему. Я мог бы вывести вас отсюда и привести к нему.

Бринк вытаращил глаза.

— Но вы должны сказать правду, — добавил Кирн и сигаретой указал на распятие на стене. — Скажите мне, что привело вас сюда. И почему именно сейчас. — Он постучал пальцами по скамье. — Поклянитесь, что скажете правду, и я вам помогу.

Говорить или не говорить?

Это был один из главных секретов за всю войну. И он не имел права его разглашать. Что будет с сотнями, тысячами тех, что высадятся на этом берегу? Что ждет их, если он проговорится?

Но какой толк от этого секрета, если он не найдет того места, откуда вырвалась и пошла гулять на свободе чума? По словам Кирна, бациллы будут рассеяны по всему берегу, и если это так, то высадка закончится здесь же, у нормандских скал. Через день-два от армии союзников ничего не останется. А еще если он ничего не скажет, ему не видать антибиотика.

Это попахивало изменой. Но что еще ему оставалось? Был ли у него выбор?

— Здесь, — сказал он и побарабанил пальцами по скамье. — В понедельник.

Кирн в упор посмотрел на него.

— То есть завтра.

— Завтра, — подтвердил Бринк и почесал полоску пластыря на среднем пальце правой руки.

— Я здесь для того, — сказал он, — чтобы ее уничтожить. Уничтожить огнем. Клянусь вам, именно за этим я сюда прибыл.

Волленштейн положил руку на массивную деревянную дверь. Темное от времени дерево было мокрым от дождя.

— Идите первым, — сказал он своему помощнику, а сам отступил назад.

Глазки Ниммиха нервно забегали. Тем не менее он натянул на лицо матерчатую маску и толкнул дверь. Волленштейн отступил в сторону, пропуская внутрь всех четверых — в касках, масках, перчатках и с автоматами в руках. Лишь после этого сам вступил под своды церкви.

Внутри царил романтичный полумрак. Высокий сводчатый потолок, стены украшены причудливой резьбой, скамьи тоже. Волленштейн посмотрел по сторонам. Повсюду рыбы. Как странно. Впрочем, не так странно, как в синагоге на парижской улице рю де Турнель. Там царила неестественная пустота, потому что всех евреев вывезли из города. Но и католики тоже большие мастера по части странностей, начиная с манекена на кресте и кончая свечками, что ровными рядами горели в дальнем углу. Все это вселяло в него ощущение, что он сам здесь лишний. Ощущение крайне неприятное.

И все же Бог обитал под этим сводами. И даже Волленштейн, некогда лютеранин, впоследствии отпавший от церкви, шагая по проходу, ощущал его присутствие. Бог был везде — и в массивной каменной кладке стен, и в прозрачности воздуха, и в лицах людей, что трепетали перед Его гневом. Даже в черном чемоданчике у него в руках. Впрочем, это ощущение владело Волленштейном считанные мгновения. Вскоре позвякивание стекла в чемоданчике вернуло его на грешную землю.

Волленштейн нес чемоданчик, который несколько лет назад позаимствовал у одного старого врача-еврея в Заксенхаузене. Медные застежки с тех пор успели потускнеть, так давно это было. Поставив чемоданчик на каменный пол, он натянул на руки резиновые перчатки.