Е. Нельсон - Второй дубль

— Вера, вот так встреча! Вы меня узнали? — донеслось до нее как из тумана.

— Я преподавал в училище, где училась Вера… Тимофеевна, — обратился незнакомец к Владе. — А вы, наверное, дочка? Владимир Георгиевич, — представившись, пожилой мужчина протянул руку поочередно Владиславе и Данилу.

— Владислава. А это внук Веры Тимофеевны, Данил. Он по‑русски понимает, но почти на нем не говорит.

— Иностранец?

— Да, француз.

— Здорово. Я тоже за границей жил, работал там, сейчас вот вернулся на родину, думаю здесь поработать.

— Владимир Георгиевич! — раздалось из соседнего зала. — Владимир Георгиевич, мы вас ждем, сейчас Сергей будет тост говорить.

— Сегодня здесь праздник у моих друзей. Вера Тимофеевна, а можно телефончик ваш записать? Я тут буду довольно долгое время, хотелось бы вас еще увидеть.

— Нету у меня телефона, — вдруг выдавила она из себя.

— Да мне не обязательно сотовый, вы мне свой домашний дайте.

— У меня его нет, — сказала как отрезала Вера.

И Владимир Георгиевич, и дочка посмотрели на нее с удивлением. В глазах мужчины читалась обида.

— Ну, жалко, — сказал Владимир Георгиевич. — Мне, к сожалению, надо идти к друзьям. Было очень приятно познакомиться, Владислава, Данил. Вера, прощайте, — сказал он, и его голос был мягким‑мягким.

— Прощайте, — сдавленным голосом просипела она. И, подняв на него глаза, встретила такой знакомый, такой теплый взгляд синих глаз. Когда‑то черные, как смоль, волосы поседели, морщинки бороздили щеки и прятались в уголках глаз, но вот взгляд… Этот взгляд не изменился. От этого взгляда ей захотелось бежать прочь и одновременно припасть к нему, спрятаться в его руках.

Влада видела, что мать очень взбудоражена, и решила подождать, пока та упокоится. Она стала разговаривать о чем‑то с сыном. Через пару минут не выдержала.

— Мам, ты зачем соврала насчет телефона? Он же хотел тебя снова увидеть.

— Ну вот еще, нужен он мне больно, — сказала Вера насупившись.

— Ну чего ты боишься?

Влада завелась и хотела прочитать ей лекцию, но Вера оборвала:

— Хватит, давай заплатим и пойдем. Лучше дома допразднуем. Ты же знаешь, я рестораны не люблю. Непривычная я к этому делу.

— Хорошо, мам, как хочешь. Пока несут счет, я отлучусь в туалет.

— Где ты там застряла? — почти набросилась Вера на дочку, когда та возвратилась к столику. Она и не подозревала, что в холле дочка столкнулась с Владимиром Георгиевичем и что предметом их разговора была она, Вера.

Уже дома, когда они вдвоем сидели на кухне за чашкой чая и бокалом вина, дочь спросила:

— Мам, ну зачем ты его так отшила? Почему ты не дала ему свой номер?

Вера, разгоревшись то ли от чая, то ли от вина, выпалила:

— Да, не дала. Да зачем он мне сдался?

— Мам, я же все знаю о том, кем он для тебя был. Ты же его любила.

— Так то давно было. И откуда ты, интересно, это знаешь?

— Знаю, дневник твой читала, когда подростком была.

— А то ты там что‑то понимала.

— Конечно, понимала. А если не понимала, то запомнила, о чем ты писала, а когда старше стала, все по полочкам разложила. Это же твой учитель. Ты ж любила его, любила всю свою жизнь, все это время.

— Я и папашу твоего любила.

— Не думаю. Во всяком случае, не так, как этого. Я же помню, когда у меня было горе на почве любви, а ты сказала, что нечего, мол, плакать, все пройдет, ты тоже любила, это ты его имела в виду?

— Не помню, что я что‑то подобное говорила.

— Да все ты помнишь, только боишься самой себе признаться.

Вера молчала, уставившись в темное окно.

— Мам, ну так это же хорошо. Это Бог тебе послал его снова, спустя годы, понимаешь? Жизнь твоя проходит. Да и не жизнь это, а так, существование. Ты сидишь дома и ничего не хочешь. Не хочешь встречаться с людьми, не хочешь куда‑то выходить. Ты винишь меня в том, что я уехала, бросив тебя одну, но и к нам ты ехать не хочешь. Ты могла бы многого достичь в жизни. А ты? Чего ты достигла? Ты говоришь, что тебе было тяжело с маленьким ребенком, и это, конечно же, так, но другие ведь могли.

— А что я могла? Кому я была нужна с ребенком? Да что ты знаешь, Влад! Нас, матерей‑одиночек, тогда осуждали. И меня осуждали все, начиная дворником и кончая профкомом.

— Ладно, мама, давай не будем портить вечер. Не мне тебя судить. Ты мне все дала, что могла. Единственное, что я тебе могу сказать, что не поздно и в пятьдесят начать жить. Ты просто боишься.

— А ты много понимаешь, — обиделась Вера.

Обе посидели еще немного молча.

— Ладно, пойду спать, — сказала дочь.

Вера осталась сидеть, тупо уставившись в пространство. В голове мелькали картинки прошлого, как на кинопленке…

…На просторах южных Манычских степей уютно раскинулось село Дивное, с добротными домами, большими подворьями, окруженное зеленью садов.

Сад Дымовых славился своей красотой. Чего у них только не было! Вишневые и черешневые деревья стояли стройными рядами, и их благоухание распространялось далеко вокруг. Абрикосы и сливы были посажены вдоль забора, граничившего с соседним двором, и Веруня любила прятаться в их ветвях, наблюдая, как противная соседка Любка выпускает задним двором хахаля. Виноградные лозы вились по стенам беседки, которая была излюбленным местом отдыха отца, здесь он позволял себе небольшую передышку за чашкой чая. В другой стороне сада наливались соком груши и яблоки, за ними алыча. Розовый бархат малины и упругие ягоды красной и черной смородины купались в неге солнечных лучей в дальнем конце этого великолепного сада, молва о котором шла далеко за пределы Дивного. Между двумя деревьями тутовника, раскинувшими свои кроны в самом центре этого буйства зелени и создававшими приятную прохладу в жаркие дни, висел гамак, где ее старший брат Мишка любил дремать в послеобеденную жару. Здесь‑то и устроилась, свернувшись комочком, тринадцатилетняя Вера.

— Верк! Подь ты сюды! — через дрему услышала она бабкин голос и по его тону почувствовала, что назревает буря.

— Шо, баб?

— Я тебе говорила абрикосы собрать?

— Ну.

— Я тебе говорила газеты расстелить и абрикосы положить на них сушиться?

— Баб, ну говорила, ну шо еще?

— А ты зачем, сукина дочь, их за ограду к соседке набросала, а? Ты что такое творишь, добром разбрасываешься? Отец все силы на сад тратит, а ты их к соседке!

— Баб, да я всего несколько кинула, они гнилые были!

— Гнилые? Да я тебе щас дам, засранка! — бабка замахнулась на Веру хворостиной, и та завопила, как резаная.

— Вы шо тут гавкаетесь? — раздалось из‑за летней кухни. Отец, высокий и худой, в своей закадычной «ленинке», показался с ведрами воды.

— Тимош, ну вот глянь, паршивка какая растет. Любка нынче приходит и благодарит за абрикосы. Таких дюжих и гарных, говорит, никогда у нее не вырастало. Спасибо, говорит, соседушки, шо поделились. А я стою и не знаю, шо говорить, — продолжала бабка. — А потом доперло до меня, что вот энта засранка абрикосы собирать не хотела и Любке их накидала за ограду.