Константин Скуратов - Прятки по-взрослому. Выживает умнейший

Он затолкал в ведро с соляркой несколько больших обломков кирпичей, отлил немного в другое ведро и начал поджигать, но холодная солярка гореть не хотела. Спички одна за другой касались поверхности жидкости и тухли, словно их опускали в воду. В отчаянии Андрей огляделся, пытаясь найти хоть что-нибудь подходящее для розжига, но на глаза ничего не попадалось – хоть одеяло рви!

– Может, в дипломате студента что-нибудь есть? – подумал он вслух и вытащил тяжелый чемоданчик из-под стола, куда задвинул его еще перед пьянкой.

Никаких кодовых замков на дипломате не было, поэтому открылся он легко. Внутри лежали штук пять толстых ученических тетрадей, два больших целлофановых пакета с синими таблетками и деньги – огромные пачки тысячных и пятитысячных купюр, долларов и евро, перетянутые в нескольких местах резинками. Даже приблизительно представить – сколько здесь – было невозможно…

Глебов равнодушно поглядел на деньги и схватил первую попавшуюся тетрадь, развернул – мелким почерком исписана от корки до корки, сплошные формулы.

Он трясущимися руками вырвал несколько листов, поджег их и опустил в ведро с соляркой, потом хлопнул себя по голове, бросил в солярку обломок чего-то деревянного, снова нарвал бумаги из тетради, снова поджег. Он смотрел на зарождающийся робкий огонек, обвивающий деревяшку, и осторожно подкладывал студенческий конспект – листок за листком, листок за листком. И огонь разгорелся…

Через два часа небольшая комната нагрелась так, что даже пар изо рта перестал идти. Дымохода, естественно, не было, копоть медленно кружилась в воздухе, одевая в траур дачную мебель.

Глебов согрелся настолько, что рискнул налить себе водки, с отвращением выпил и через минуту понял – полегчало.

Он сидел, сгорбившись над полыхающим ведром, которое предусмотрительно поставил на железный противень и, отпивая водку из стакана будто чай, внимательно всматривался в каракули покойного студента, словно надеялся увидеть в этих тетрадках его чистосердечное признание. Но в тетрадях были только химические формулы – студент действительно был очень способным…

Сквозь алкогольные пары с трудом протиснулась мысль – уж если студент хранил эти тетрадки вместе с деньгами и наркотиком, вряд ли это конспекты институтских лекций. Скорее всего – рабочие материалы по созданию того самого наркотика. Между прочим – изобретение, даже в чем-то открытие. Вот только Нобелевскую премию за него все равно не дали бы. А дали бы срок… в лучшем случае. Выходит, полезное дело для людей сделал Андрей Иванович, укокошив талантливого студента.

Отогревшись, Глебов пересел к столу и начал торопливо поглощать еду. Движения его стали неуверенными, ватные пальцы разучились хватать и удерживать предметы.

Он несколько раз пытался взять в руки нож, но тот волшебным образом ускользал, пока вообще не свалился на пол. Бормоча ругательства, Андрей трижды хватал его и трижды не мог удержать в руке.

Когда он, наконец, схватил его, умудрившись при этом порезаться, дикая ярость подкатила комом прямо к больному горлу. Зарычав, он как был на коленях, разогнулся и с силой метнул непокорный нож в стену.

Нож с глухим стуком воткнулся. Глебов тупо посмотрел на него, а потом, крича что-то нечленораздельное, начал кидать в стену все, что попадалось под руку – вилки, открывалку для консервов…

По его лицу текли слезы лютой ненависти к этому несправедливому миру, оставляя в солярочной копоти блестящие дорожки.

Неловко размахнувшись в очередной раз, он смахнул со стола бутылку, которая упала на пол и разбилась. Схватив горлышко с выступающим треугольником стекла, Андрей в ярости швырнул в стену и его. Раздался хруст. Когда он поднял в изнеможении лицо, его глазам представилась стена вкривь и вкось испещренная воткнувшимися столовыми приборами. Посередине торчало горлышко бутылки.

Глебов тяжело поднялся с колен и подошел к стене. После припадка ярости его начал разбирать идиотский смех.

– Надо же, – проскрипел он больным горлом, – ни разу не промазал! В цирке мог бы хорошие денежки зарабатывать. Денежки…

Он схватил дипломат и с пьяной старательностью попытался пересчитать деньги, но сбился в середине первой же пачки, плюнул и бросил это дело. Потом долго разглядывал на свет пакеты с таблетками, почти всерьез раздумывая, не проглотить ли пару горстей с тем, чтобы встретить рассвет уже реальным и безусловным покойником.

– Отрава, блин, – процедил он с ненавистью, высыпал пачки денег на диван, а пакеты сложил обратно в дипломат и вышел с ним на улицу.

Сначала Глебов хотел утопить дипломат в туалете, но в узкую дырку тот не пролез. Раздраженный неудачей, он раскрутил чемоданчик над головой, вскользь с ухмылкой вспомнив постановочные советы фотографа от полиции Виталика, и попытался закинуть его на крышу сарая, но ручка внезапно оторвалась. Дипломат полетел по незапланированной траектории, взвился над забором и, ненадолго застряв в ветвях дерева, упал с той стороны ограды.

– Ну и черт с тобой, – махнул рукой Андрей и побрел обратно в домик.

То ли от смены настроения, то ли от слишком свежего морозного воздуха у него вновь закружилась голова. Он подкинул в ведро свежий кирпич, содрал с себя плащ и куртку и завалился на диван, прямо на пачки денег.

– Человек, – сонно пробормотал он, – будь человеком – обувь сними, а? Понимаешь, человек – сам я уже не могу…

Не дождавшись посторонней помощи, Глебов так и уснул обутым, что нимало его не огорчило – не в первый раз ведь…

…он стоял на пороге собственной спальни и глядел на лежащую в его постели мертвую девушку. Теперь он знал, что это – Маргарита Белянчикова, дочь высокопоставленного чкаловского чиновника и королева местного бомонда по совместительству. Он смотрел на нее и ждал, что она сейчас что-нибудь скажет.

И дождался.

Маргарита повернулась на бок, внимательно осмотрела Глебова с головы до ног и с улыбкой произнесла:

– Что стоишь, Андрюша? Заходи, присаживайся, чувствуй себя как дома. Ведь это твой дом, правда?

Андрей не удивился и не испугался. Он только указал на черную полосу на шее девушки и спросил:

– Как? Не мешает?

– Мешает, – с легкой грустью ответила Маргарита, – горло очень болит.

– Правда? И у меня болит. Только у меня это скоро пройдет. А у тебя… – он запнулся, но девушка все с той же улыбкой подхватила:

– А у меня не пройдет? Ладно тебе – мы же все про это знаем! Я умерла. Ты, Андрюша, тоже для всех вроде покойника. Мы, можно сказать, коллеги. И как коллега коллеге должна сказать тебе, Андрюша – зря ты Витю Очкуна убил. Ни к чему это.

Глебов растерянно огляделся по сторонам. В комнате ничего не изменилось, только стены как-то странно колыхались. Словно он смотрел на них сквозь жаркое марево.