Константин Скуратов - Прятки по-взрослому. Выживает умнейший

Девушка продолжала улыбаться, но ее голос отчего-то тембром и интонациями – вернее, их полным отсутствием – стал похож на голос Романа Федоровича Белянчикова:

– Зачем вы убили Очкуна, Андрей Иванович? Неужели нельзя было решить эту проблему по-другому?

– Я защищался, – растерянно сказал Глебов, – он стал меня душить, он очень сильный оказался…

– Вы ранили его, а потом, когда он уже не мог сопротивляться, застрелили, – прорвалась в ее голосе нотка не обвинения, а, скорее, укоризны.

– Меня нельзя было убивать, – раздался голос от окна.

Глебов посмотрел туда и увидел сидящего на своем диване Витю. Студент то и дело пристраивал на нос сломанные очки, но они тут же распадались на части.

– И очки ему сломали, а они, между прочим, денег стоят, – сказал Белянчиков устами дочери и Глебов внезапно испытал чувство глубочайшего стыда.

– Меня нельзя было убивать, – веско повторил студент. Он говорил уверенно, спокойно, ничем не напоминая себя живого, – через три года я уехал бы в Америку, открыл там лабораторию, а еще через пять лет изобрел бы лекарство от рака. Я очень талантливый.

Снова повисла тишина, прерываемая странно знакомым щелкающим звуком. Глебов вдруг вспомнил, как в институте на военной кафедре изучали полевой радиодозиметр – тот щелкал точно также, если к нему подносили пластинку с радиоактивным напылением.

Кроме того, не давало покоя ощущение, что за левым плечом кто-то есть, но повернуть голову и посмотреть все время что-то мешало. Это обозлило его.

– Хрен тебе, – грубо сказал Глебов студенту, – никуда бы ты не уехал. Так и делал бы свои наркотики, пока не сдох.

– Это точно, – сказал кто-то из-за левого плеча, но Андрей вновь не смог оглянуться.

Маргарита села на кровати с ногами, обхватив руками колени, и снова заговорила, теперь уже голосом дяди Якима:

– Ты мил человек, за правду свою, конечно, бился геройски, ничего не скажу. Вот только цену за нее запросил немалую. Как думаешь – не перестарался? С виду обычный баклан, а народу положил – страшное дело.

– Да кого я положил-то?! – раздраженно крикнул Глебов. – Девушку ведь не я убил, а студент!

– Это да, – закивал головой Маргариты дядя Яким, – деваху не ты упокоил – тут вопрос закрыт.

– Студент – мой, тут виноват, признаю! Затмение нашло…

– Только студент? – удивился дядя Яким. – А этот вот субъект чей?

Неизвестно откуда рядом с Очкуном возникла коренастая фигура парня с мутным пятном вместо лица.

– Это потому, что ты его никогда не видал, – видя удивление Андрея, объяснил дядя Яким, – сгорел парнишка вместе с дачей и твоим бензовозом. На чей счет запишем? – Он помолчал, потом спросил:

– А этих вот куда отнести прикажешь?

По стенам и потолку побежали веселые разноцветные огоньки, словно включили цветомузыку. Невесть откуда вместо дивана со студентом в маленькой спальне появился полицейский Уазик. Два растерянных полицейских настороженно смотрели через лобовое стекло, что-то кричали, но до Андрея не доносилось ни звука.

– Они, конечно, менты позорные, – сказал дядя Яким, – но ведь тоже люди. Их-то зачем было жизни лишать?

– Ладно, этот – с дачи, – удивленно ответил Глебов, – но полицейские-то при чем? Их же не я убил!

– Ясное дело – не самолично. Но, если бы не поднял бучу, в городе были бы только одни похороны. А по твоей милости их – пять.

Снова установилась тишина, лишь мерно щелкал дозиметр.

– Но вы же сами учили, – растеряно сказал Глебов, – что за себя нужно бороться…

– А я и не отказываюсь…. Молодец!

– Да пошли вы все! – обозлился Андрей. – Как могу, так и выкручиваюсь! Во всяком случае – больше трупов не будет, это уж точно.

– Не зарекайся, дружище, – раздался веселый голос из-за левого плеча.

Глебов собрал в кулак всю волю, заставил тело развернуться, посмотрел говорившему в глаза и оцепенел от ужаса – перед ним счетчиком Гейгера щелкал семечки улыбающийся Боцман…

Глебов рывком сел на кровати, впервые не сразу поняв, где находится. Обведя шальным взглядом стены, он целую минуту не мог найти револьвер, что повергло его в еще большую панику.

Наконец, револьвер был найден, дыхание пришло в норму, ритм сердца восстановлен.

– Там же все мертвые были, – сказал он, вспоминая сон, – как туда Боцман попал?! Умер, что ли? Хотя… я же не умер…

Тут только до Андрея дошло, что последние слова он произнес вслух. Не прошептал, не проскрипел, а именно произнес. Голос вернулся!

Он обвел заполошенным взглядом стылую комнату, морщась от вида разбросанной еды, посуды и каких-то тряпок. Бардак.

– Словно бомж себя веду, – укорил себя Андрей, встал с дивана, подошел к зеркалу, долго рассматривал отражение, потом вынес приговор, – и по виду – совершенный бомж.

От выпитого за последние дни спиртного его все еще качало, тело было словно набито ватой. Сильно болела голова. Однако, с отвращением посмотрев на оставшуюся целой бутылку водки, Глебов похмеляться не решился.

Он положил в импровизированную печку новый кирпич, поджег его, а, когда по комнате вместе с копотью поползло тепло, начал вяло прибираться. Вскоре в его руках оказалась очередная тетрадь студента. Глебов задумался – и решил записи уничтожить, неважно, что в них. Конспекты лекций Очкуну все равно больше не нужны, а формулы наркотика и подавно не имеют права на существование.

Он вырывал листок за листком, внимательно вглядывался в них и, убедившись, что ничего не понял в написанном, медленно опускал в ведро, на горящий кирпич. Когда тетрадь закончилась, он взял другую и продолжил свое занятие.

Попутно Глебов размышлял. Он анализировал недавние события, начав со своего возвращения. Картина складывалась мистическая.

Если бы девушка оказалась из другого социального уровня, он ту ночь провел бы не в камере, а в гостиничном номере, пьяный и удивленный. Факт.

Если бы в камере с ним не заговорил старый уголовник, он утром закатил бы жуткий скандал с далеко неоднозначным результатом. Тоже факт.

Если бы его не повезли на следственный эксперимент, у него даже мысли не возникло бы о побеге! Бесспорный факт.

Если бы он не нашел револьвер…. Если бы он не нашел револьвер – скорее всего, сейчас он сидел бы в своей московской квартире и ждал, когда Елена Викторовна урегулирует всю эту идиотскую ситуацию.

Ну ладно.

Еще сильно мешало ощущение, что кто-то на свой лад перекраивает ход последних дней – уже сколько раз Андрей был в шаге от решения проблемы, а уж следствие, которое он провел, вообще по силам даже школьнику. И каждый раз, когда он открывал последнюю дверь, за ней оказывалась каменная стена. Каждый раз…

Вот и сейчас – чего он ждет, сидя в провонявшем соляркой домишке? Что мешает взять в руки сумку, полную денежных знаков, между прочим, и наконец-то уехать под опеку Елены Викторовны? Ну, все – попьянствовал, покатался в истерике, пора и за ум браться.