Фрэнк Тэллис - Комната спящих

Вспомнил, как Палмер рассказывал о своих отношениях с Мейтлендом. Говорил, что тот обращался с ним, «как отец родной». Тем труднее было подать в отставку. Возможно, для меня Мейтленд тоже стал кем-то вроде отца. Несмотря на все его бесчестные манипуляции, при мысли о конфликте я испытывал нечто вроде эдипова комплекса – страх и чувство вины. Будто созревший в моей голове план идет вразрез с естественным порядком вещей. Мейтленд всегда посмеивался над «кушеточниками», и я с ним охотно соглашался. И все же, поднимаясь по лестнице к себе, я вдруг осознал, что в психоаналитических спекуляциях что-то есть.

В кабинете закурил сигарету и снял телефонную трубку. Несколько попыток ушло на то, чтобы дозвониться куда следует. Говорили со мной вежливо, но настороженно. Записав информацию обо мне, попросили продолжать. Услышав фамилию Мейтленд, мой собеседник переспросил:

– Прошу прощения?

– Доктор Хью Мейтленд, – повторил я.

– Психиатр?

– Да.

– Тот самый, знаменитый?

– Совершенно верно.

Я описал сложившуюся ситуацию и поделился тревогами.

– Пациенток необходимо перевести, – завершил я. – Под угрозой их жизнь.

Прозвучал вопрос:

– Вы осознаете, что это очень серьезное обвинение?

– Да, – ответил я. – Осознаю.

Мир медицины построен на строгой иерархии и чрезвычайно консервативен. Положив трубку, я подумал, что, кажется, совершил большую глупость. Ну, и чего я добился? Скорее всего, пациентки останутся в Уилдерхоупе, Мейтленд благополучно приведет в исполнение свои замыслы, а я навсегда останусь безработным.

Остаток утра посвятил обходу. Дел было много – Мейтленд из комнаты сна не показывался, состояние других пациентов его не волновало. Когда я спустился, чтобы обсудить усугубившееся расстройство Алана Фостера, Мейтленд на меня даже не посмотрел. Стоял рядом с энцефалографом, водил пальцами по подбородку и глаз не сводил с показателей прибора.

– Поступайте, как считаете нужным, – рассеянно ответил Мейтленд.

Учитывая, что он сам отправил меня обдумывать его предложение, я ожидал соответствующих вопросов, но ошибся. Сейчас Мейтленда ничто, кроме «эксперимента», не интересовало.

Пациенток еще не кормили. Всем поставили капельницы. Возможно, дело было в ярком свете, но они уже казались мне изможденными. Под прозрачной кожей явственно проступали кости и сосуды. Выходя из комнаты сна, я оглянулся и ощутил непонятный страх, словно бы проникший в грудную клетку и добравшийся до сердца. Ощущение было очень неприятное и прошло далеко не сразу.

Сосредоточиться на работе было трудно – я все гадал, приедет кто-нибудь из Медицинского совета с инспекцией или нет. Впрочем, на такую молниеносную реакцию рассчитывать не приходилось. Мейтленда вежливо предупредят по телефону, и тогда мне придется держать ответ. Представил, как стою перед Мейтлендом, а тот никак не может поверить в такое возмутительное предательство. При одной мысли делалось дурно. Подумал: а что, если просто собрать вещи и попросить Хартли отвезти меня на станцию? Но нет, это слишком трусливый поступок. Вспомнил о таких людях, как Бёрджесс. Они ведь ненамного старше нашего поколения, но прошли войну и победили. Так неужели я побоюсь предстать перед Мейтлендом? Уж на это у меня смелости хватит. Пациентки комнаты сна в опасности, и помочь им могу только я. Я невольно вспомнил фразу, которую часто повторял наш школьный учитель истории: «Бойся равнодушных! Это с их молчаливого согласия совершается все зло на земле!» Эта мысль придала мне храбрости. Теперь моя решимость только укрепилась.

Вернувшись в мужское отделение, я навестил Алана Фостера, до сих пор пребывавшего в сильном волнении.

– Они все время отдают мне приказы, – пожаловался он. – И никуда не денешься…

Я дал ему успокоительное, поговорил с ним и отправился к другим пациентам – мистеру Куку, мистеру Мюррею, мистеру Дрейку. Вспомнилось, как мы с Чепменом играли в шахматы и беседовали. Сам не заметил, как забрел в комнату отдыха. В одном из потертых кресел сидела Джейн и утирала слезы платком.

– Извини, – смущенно пробормотал я. – Не думал, что здесь кто-то есть…

Я уже собирался уйти, когда Джейн подняла на меня взгляд. Что предпринять, я не знал. Растерянно топтался на пороге, но что-то в лице Джейн заставило меня остаться. Была в ее глазах мольба, живо отозвавшаяся в моем сердце.

– Неужели ничего нельзя исправить? – спросила она.

– Ты о чем? – довольно неубедительно изобразил недоумение я. На всякий случай выглянул в коридор.

– Не бойся, – сказала Джейн. – Никого тут нет. Сигаретой не угостишь?

Я выполнил ее просьбу, и Джейн закурила.

– Спасибо.

Сделав несколько затяжек, она спросила:

– Что там у вас творится в комнате сна?

– Не знаю. Но ситуация не слишком благоприятная.

– Как думаешь, Мейтленд сумеет их разбудить?

– Пациенток уже давно надо было перевести в Ипсвич. У нас нет необходимого оборудования. Не знаю, что с ними, но своими силами тут не справиться.

– Ты говорил об этом Мейтленду?

– Да.

– А он что?

– Не согласен.

Джейн вздрогнула и плотно сдвинула колени.

– Я тут подумала… – Она запнулась и снова заговорила не скоро. – О своем поступке. Я понимаю, почему ты был так зол. Нет, правда. Прости, что не сказала. Просто случая подходящего не было. Я была с тобой счастлива и не хотела все портить.

Пола халата Джейн задралась, и я вынужден был отвести взгляд. Стоило вспомнить о ее горячей коже под шелком, и меня против воли охватило возбуждение.

– Здесь такие вещи обсуждать неудобно, – заметил я.

– Почему? Нам никто не помешает. Я проверяла график дежурств.

– Ну хорошо, на самом деле я считаю, что нам не о чем говорить.

Ничего не скажешь, любезный отказ.

Джейн повернула голову, во всей красе выставляя длинную шею и безупречный профиль. От слез глаза сияли еще ярче, чем обычно.

– Просто хотела, чтобы ты знал: я тебя понимаю, – сдавленным голосом произнесла Джейн. – Вот и все. Надеялась… – Она еще раз затянулась и добавила: – Обсудить все, как взрослые люди.

Я подошел к окну. «Бентли» Мейтленда был припаркован снаружи, и я снова подумал о честерфилдском диване. Вообразил темноту, ритмичный скрип кожи, стоны наслаждения. Вот Мейтленд сжимает своими огромными руками полные груди Джейн. У меня даже голова разболелась.

– Зачем? – с усталостью и горечью бросил я.

– Вместе мы были счастливы.

– Да, были.

– Ну вот!

– Не пойму, к чему ты клонишь.

Наблюдая за отражением в стекле, я увидел, как Джейн встала и приблизилась ко мне. Но я старался смотреть лишь на вересковую пустошь, далекий лес и небо. Я застыл в предвкушении. Чувствовал, что Джейн хочет до меня дотронуться.