Фрэнк Тэллис - Комната спящих

– И пабы там очень уютные, – прибавила Лиллиан.

– Далеко отсюда этот курортный рай? – спросил я.

– Не очень, – ответила Джейн. – Но все-таки на автобусе добираться удобнее.

Тут в столовую вошла сестра Дженкинс и принялась обводить столы суровым взглядом. Джейн взглянула на часы и ойкнула:

– Пора!

Подруги вскочили и поспешили к двери. Они шагали в ногу, бедра синхронно покачивались, а вид соблазнительных выпуклостей заставил меня надолго застыть, глядя девушкам вслед. Я в смущении оглянулся, надеясь, что никто не видел моей слабости. К счастью, сестра Дженкинс была занята своими проблемами.

Мейтленд оказался верен своему слову – приезжал в Уилдерхоуп не реже раза в неделю, иногда звонил. Не было ощущения, что он меня проверяет, наоборот, судя по всему, Мейтленд хотел убедиться, что я хорошо устроился и всем доволен. Утром, во вторую пятницу после приезда, я обнаружил на полу записку. Ее просунули под дверь. «Я в кабинете. Приходите, как только сможете. Хью». Должно быть, он выехал из Лондона почти ночью. Я вошел в одну из пустых комнат и выглянул в окно. «Бентли» был припаркован снаружи, машину обволакивал густой туман. В этой глуши такой роскошный автомобиль смотрелся немного неуместно.

Завтракать я не стал, сразу отправился к Мейтленду. Похоже, он был рад меня видеть. Мы сидели бок о бок на честерфилдском диване, говорили о медицине, как равные, будто проработали вместе много лет. Мейтленд налил мне чаю и спросил, прочел ли я его рукопись. Да, я прочел, причем очень внимательно.

Конкретные механизмы, обуславливающие положительное воздействие наркоза, пока непонятны, но в своей работе Мейтленд рассказывал, что продолжительный сон может привести к созданию новой, здоровой личности, пусть не сразу, но в будущем. Он утверждал – это то же самое, что ломать кости, чтобы потом они правильно срослись. Смысл электрошоковой терапии как дополнительного компонента лечения состоял в том, чтобы ускорить выздоровление путем избавления от навязчивых мыслей.

Мейтленд положил руки на спинку дивана. Из-за этого создавалось впечатление, будто он занимает больше месте, чем на самом деле.

– Некоторые считают, что электрошоковую терапию нужно запретить, потому что она может вызвать провалы в памяти и оказывает разрушительное воздействие на мозг. Но что, если эти утерянные воспоминания только обостряли состояние пациента? Разве не к лучшему будет избавиться от них? Начать новую жизнь, забыть о болезни, как о страшном сне…

Я высказал некоторые возражения, но Мейтленд нисколько не обиделся. На каждый аргумент он предлагал собственные контраргументы, но, к счастью, атмосфера продолжала оставаться дружеской. Наконец мы обсудили все, что требовалось, и Мейтленд сказал:

– Благодарю за отзыв.

Мне показалось, что он говорит искренне.

Остальную часть утра мы провели в палатах, а после обеда спустились в комнату сна. Теперь я запомнил имена всех шести пациенток – Сара Блейк, Элизабет Мейсон, Мариан Пауэлл, Кэти Уэбб, Изабель Стивенс и Селия Джонс. Кроме имен, дат рождения и диагнозов, я ничего о них не знал. Давление, пульс, дозы лекарств – все было записано самым скрупулезным образом, но только не биографии. Я хотел больше узнать об этих женщинах – кто они такие, что за люди. Но когда попытался расспросить Мейтленда, он снова ушел от ответа. В голосе слышалось раздражение, и я счел за лучшее оставить эту тему. Мейтленд уверял, что биографии не имеют никакого значения. Главное – методы терапии.

В послевоенные годы таких людей, как Мейтленд, было много – все стремились отойти от прошлого, как исторического, так и личного. Никому не хотелось копаться в бессознательном, разбирать старые страхи. Этого им хватило, теперь они жаждали начать с чистого листа.

Одна из пациенток, Элизабет Мейсон, говорила во сне, и ночная сестра записала ее слова: «Ни за что не сниму. Нет. Он сейчас придет». На первый взгляд – полная бессмыслица, но вдруг эти разрозненные фразы стали бы понятнее, если бы я что-то знал о пациентке? Мейтленд назначил ей четыреста миллиграммов амилбарбитурата натрия, затем указал на лицо Элизабет Мейсон.

– Видите? – сказал он. – Трещинки на коже, расходятся от уголков рта. Ангулярный стоматит. Распространенное осложнение при наркозе, но дело можно легко поправить при помощи курса витамина Б.

Перед уходом Мейтленд остановился в дверях и удовлетворенно вздохнул, как гурман после сытного обеда. Повернулся ко мне и спросил:

– Закурить не желаете?

– Почему бы и нет?

– Пойдемте на воздух.

Запах комнаты сна был очень навязчив – он будто прилипал к одежде и оставался в носу, поэтому перспектива прогуляться могла только радовать.

Стоя рядом с «бентли», мы курили и любовались суровой красотой пейзажа. Вдалеке около засохшего папоротника показалась лань. Она замерла, опасаясь, что мы можем представлять угрозу, а затем метнулась вниз по склону, ведущему к болотам.

– Хотел спросить, – начал Мейтленд. – Вы не могли бы осмотреть одну потенциальную пациентку?

– Конечно.

– Нет, пока не нужно. Я скажу когда. Только придется пожертвовать выходными. Тут неподалеку, в деревне, живет одна женщина, – Мейтленд указал в сторону Данвича, – Хильда Райт, страдает от кататонической шизофрении. Уже несколько лет лежит в постели, за это время ни слова не сказала. До июля содержалась в частной больнице, но родные больше не могут себе позволить платить за нее. Сейчас за ней присматривает сестра, иногда приходит сиделка. – Мейтленд выдул в воздух облачко дыма и задумчиво проговорил: – Многие возмущались, когда узнали, что в Уилдерхоупе будут лечить душевнобольных. Если примем местную жительницу, это пойдет на пользу нашей репутации.

Я вспомнил, как мой попутчик в поезде говорил, что люди не хотят жить рядом с «дурдомом».

– Думаю, мы сможем ее принять.

Мейтленд бросил окурок на землю и раздавил каблуком.

– Знал, что вы меня поймете. Обострять отношения с местными ни к чему.

В мужском отделении все пациенты вели себя мирно, кроме Майкла Чепмена, которого снова охватило беспокойство. У всех пациентов психиатрической больницы грустные истории, но история Чепмена особенно огорчала. Он был из простой семьи, но обладал ярко выраженными способностями к математике. Получил стипендию и поступил в Кембридж, но во время подготовки к выпускным экзаменам у студента произошел первый «нервный срыв». Им овладели мрачные мысли, Чепмен подозревал, что один из преподавателей, известный логик, ворует его идеи. Местный врач поставил диагноз мономания, и Чепмена отослали домой, где он проходил лечение амбулаторно. Выздоровление шло медленно, к тому же начались трудности с концентрацией. В Кембридж вернуться Чепмен не мог и устроился клерком в бухгалтерию. Через год он снова начал вести себя странно, в результате чего был уволен. Обнаружили блокнот, в который Чепмен записывал все действия и передвижения коллег – в подробностях. После этого бедняга ни на одной работе больше пары недель не держался, ему казалось, что коллеги плетут против него заговор. С тех пор вся жизнь Чепмена проходила в больницах.