Сергей Анисимов - Кома

– Коля, зайди ко мне в кабинет, прямо сейчас, пожалуйста. Не уходи никуда.

– Да, Алина Аркадьевна, – вежливо ответил он, понятия не имея, что это может означать, учитывая, что с его больными всё нормально. Николай порадовался, что хотя бы сегодня он очень вовремя успел это проверить, и теперь может быть хотя бы чуточку спокойнее. Разве что пришла опоздавшая гистология со вскрытия Екатерины Январь, и доцент собирается рассказать ему что-то первому, – пока об этом не узнали остальные, что бы там не было. Рак, феохромоцитома, при которой кожа действительно может быть ярко-белой, синдром Конна? Сейчас выяснится, – если, конечно, его предположение верно.

В кабинете Свердловой был посетитель. Старый, седой мужчина с больными глазами. Николай поздоровался, и старик встал, оказавшись вровень с ним ростом. Что-то в нём было слегка знакомое, но слишком неуловимое, чтобы это можно было сразу определить.

– Коля, – сказал он, пошатнувшись. Охнув, Алина Аркадьевна ухватила его под локоть, и одновременно то же самое Николай сделал спереди, крепко прижав чужую руку к себе. Он по-прежнему ничего не понимал, но человека надо было усадить. Доктор Ляхин на мгновение понадеялся, что это такой интересный способ представления нового больного, – и тут же осознал, что это полная чушь. Мужчина был явно болен, но так врачу больных не представляют, каким бы молодым по статусу этот врач на самом деле не был.

– Я отец Артёма Ковальского, – сказал тот, и сделал паузу, чтобы пару раз с шумом глотнуть воздуха. – Он просил тебе что-то передать.

Оцепеневший Николай осознал, что именно так же он воспринял известие об исчезновении ординатора Берестовой, – не понимая сначала, что означает её фамилия. Что Артём был Ковальский он никогда и не знал, но на этот раз это дошло до него сразу, – ни с какими другими Артёмами он в последнее время не пересекался.

Николай перевёл взгляд на Свердлову, и увидел в её глазах подтверждение своих страхов. Постаравшись не исказиться лицом, он протянул руку, и принял из трясущейся руки старика тонкую книжку в рваной бело-зелёно-красной суперобложке, с фигуркой человека, держащей красный крест на вытянутой руке. И с многочисленным твёрдыми знаками в названии, набранном окантованными чёрным буквами.

– Артём оставил записку, – дрожащим, надтреснутым на всю глубину голосом сказал старик. – Просил обязательно передать это тебе, как можно быстрее. Я не посмел… – его голос прервался, но отец Артёма справился с собой. – Не посмел не сделать так, как он просил.

– Как? – спросил Николай, помолчав. Вопрос был задан неверно, но отец парня его понял.

– Выстрелили в спину. Около дома, вчера, – около десяти вечера. Сразу насмерть. Он не мучился совсем.

Николай, никогда не бывший особо религиозным, и воспринимавший православие просто как часть родной культуры, перекрестился. В ту же секунду это движение повторили и немолодая женщина с усталым лицом, и с трудом проталкивающий в себя воздух старик. Возможно, Артём был поздним ребёнком, а скорее и просто младшим в семье. А может быть и его отцу было на самом деле значительно меньше лет, чем кажется даже сейчас.

– Я не знаю, зачем он это просил, но это стояло в самом начале письма. Он всё знал заранее.

– Да.

Николай кивнул, вспоминая то, как серьёзно парень относился ко всему. Он почти не успел его узнать, но это действительно было в стиле Артёма. Сам он до такого не додумался, хотя, вероятно, стоило. Ну что же, как уж получится. Своя судьба у каждого – своя. Получается, что и то, что он не пришёл вчера к Артёму с бутылкой, тоже имело свой смысл.

– Я уже знаю, – сказал он про книгу. – Но всё равно спасибо.

– Это… Что-нибудь значит?..

– Да, – опять подтвердил он. – Теперь уже точно: «да». До вчерашнего дня я не был уверен.

Свердлова посмотрела сбоку, – такими глазами, какие, наверное, бывают у рысей, когда они сидят на дереве в ожидании того, кто первым пройдёт снизу. Она ничего не сказала, но Николая всё равно передёрнуло от ощущений того, как это может быть, когда успеваешь услышать звук своей собственной кожи, раздираемой или когтями, или, как у Артёма, – пулей.

Они проговорили ещё минут пятнадцать, – короткими, отрывочными фразами, оборванными то с одной стороны, то с другой, прерываемыми молчанием обоих.

– Я говорил с Артёмом часов в пять вчера, – признался Николай. – Так, пару слов сказали друг другу. Я спрашивал про Дашу, и Артём сказал, что ничего… Выходит, он знал уже тогда…

К сорока минутам десятого старик ушёл, – сегодня у него было ещё много дел. Доцент вышла ещё раньше – к своей работе, – последнему, наверное, что давало ей возможность держаться.

Пошёл по своим больным и интерн Николай Олегович Ляхин. Работа никуда не делась, и за него её никто не выполнит. Синие и розовые ленты электрокардиограмм, бланки лабораторных анализов, ползущие в разные стороны зигзаги температурного графика у лихорадящей, пусть и с невысокими цифрами, женщины. Рецептурный справочник, оттягивающий карман белого халата.

– Дышите. Ещё, пожалуйста. Всё, можете одеваться.

– Коля, ты чего сегодня такой смурной? Случилось что? – это была уже Аня.

– Да нет, всё нормально. Недоспал.

Через час примерно то же самое у Николая спросила медсестра Валя, дрогнув голосом. Наверное, он действительно выглядел не очень. Это было нехорошо, – во-первых потому, что у всех больных свои проблемы, и они хотят видеть здоровым хотя бы собственного врача, а во-вторых, сегодня ему ещё нужно было пользоваться собственным лицом как следует. Поэтому он начал улыбаться.

Нового больного Свердлова ему не дала, и Николай за это мысленно её поблагодарил. В студенческий «большой перерыв», он, вырвавшись, позвонил Соне с лестничного автомата на свежеполученный от неё номер её сотового телефона. Ещё позже, к двум часам дня, он закончил «первый круг» по больным, сверился по одному из запланированных изменений в назначениях со стоящим в доцентском кабинете громадным справочником, и пошёл к столовой даже не одевая куртку. Пули в спину из какого-нибудь окна, закрытого переплетением голых тополиных веток Николай почему-то уже не боялся. Ему показалось, что это случится не сегодня, и во всяком случае не сейчас, не в середине дня. Привлёкшего его внимание объявления на «пятаке» уже не было, – то ли содрали, то ли слетело само. Он снова подумал о книге, пролистанной и бережно уложенной им в шкафчик, – если уж не ему самому, то просто на память тому, кто может её найти. Сама по себе книга не значила ничего – просто памятное издание, каких было много во времена дружбы между социалистическими странами. Интересно, как это пришло в голову Артёму, который явно не провёл в их больнице столько времени, сколько он. Да и вообще не мог знать о происходящем почти ничего за пределами того, что могла рассказывать ему Даша. И всё-таки он как-то вытащил хотя бы самый наружный хвост цепочки, – даже если такая цепочка не одна.