Тони О'Делл - Темные дороги

В один прекрасный день до тебя доходит, что домучил среднюю школу, получил желанную бумажку и неплохо бы устроиться на работу на бетонный завод «Редимикс Конкрит», где отец вкалывал всю жизнь, или на строительство дорог в «Шарп Пейвмент». Хорошая зарплата, хорошие условия, как говорил отец. Приличная медицинская страховка, не какая-нибудь дешевка. Пенсионный фонд. Компенсационные выплаты. Отец знал парня, который потянул спину, играя с шурином на бильярде в «7-Одиннадцать» [9], и ему не только дали освобождение от работы на три месяца, но и полностью оплатили больничный.

Тем временем лето в разгаре, холмы все в густой зелени, и можно, прихватив пса, отправиться в поход и на протяжении многих миль не встретить живой души, а когда стемнеет, уснуть прямо на земле, а утром пробудиться в капельках росы, вдохнуть запах мокрой земли и мокрой собаки.

В такое утро не хочется думать об остальном мире. Не хочется думать о телезнаменитостях и о том, какой замечательной представляется их жизнь, даже если ни хрена замечательного в ней нет.

Не хочется думать о моделях из сестриных каталогов женского белья и о том, что у тебя никогда не будет такой женщины, даже мало-мальски похожей. Не хочется думать о том, что у тебя, скорее всего, вообще не будет женщины и что тебе не доведется исправить тот единственный раз, когда ты опозорился, хотя вторая попытка занимает все твои мысли.

Не хочется думать о том, что колледж забрал у тебя единственного друга, а половое созревание уже забрало сестру.

Не хочется думать о том, что тебе восемнадцать лет и все вокруг твердят: «У тебя вся жизнь впереди», а ты уже сейчас чувствуешь, будто жизнь кончена и никуда ты из этих мест не денешься, цыплячья душа.

Но в конце концов, у тебя есть семья, пусть даже из одних сестер. И у тебя есть родители, отец и мать, они живут с тобой в одном доме. Только все это было вчера. А сегодня тебе назначили социального работника и психотерапевта и предоставили выбор: быть СОВЕРШЕННОЛЕТНИМ с тремя ИЖДИВЕНЦАМИ на шее либо СИРОТОЙ БЕЗ СЕМЬИ.

Порой я готов рассказать об этом всем вокруг, но я знаю, что люди помрут от скуки.

В будни по вечерам работали три упаковщика, хотя и одного хватило бы за глаза. Рик был в курсе и обязательно ставил в мою смену Бада и Черча, в наплыв они бы не справились. Оба медлительные до смерти: Бад – потому что старик и никогда не затыкается, а Черч – потому что заторможенный. Люди обычно не любят, когда их называют этим словом, но Черч предпочитает именно его. Он терпеть не может оборотов вроде «умственно отсталый», или «неполноценный», или «инфантильный», поскольку себя таким не считает.

В словаре он нашел, что заторможенными называют тех, у кого задержка в психическом развитии, – это такое нарушение нормального темпа развития, когда отдельные психические функции отстают от принятых для данного возраста норм. И решил, что это как раз про него написано.

– Это типа когда машины снижают скорость у дорожного знака, – объяснял он мне, используя банку бобов в качестве наглядного пособия.

Я понял. В собственных глазах он тормозом явно не был.

Расставлять товар по полкам для Черча задача не из легких – он над каждой банкой раздумывал, куда бы ее приткнуть, у Бада колени артритные, а мне нравится ставить себе конкретные и выполнимые задачи. Отвезти на тележке штабель коробок в дальний угол и заполнить пустое пространство – мне по душе это занятие. И я никогда не ломал себе голову почему бульонные кубики соседствуют с приправами, а не с супами, и что такое «Чизит» – скорее легкая закуска, чем крекер, или скорее крекер, чем закуска. Черчу я сказал, что он свихнется, если будет рассуждать, почему данный товар угодил именно в эту категорию, а не в какую-нибудь другую.

Я прошмыгнул в глубь магазина, Бад остался болтать с кассиршами, а Черч как сидел на табуретке, ковыряя корку на своем бугристом локте, так и не встал с места.

По пути на склад я насчитал трех покупателей. В отделе кормов для животных было пусто, и я нагрузил тележку восьмифунтовыми мешками с кошачьим кормом и направился туда. Я как раз проходил мимо «Консервированных овощей» и «Кулинарии разных народов», когда на глаза мне попалась женщина с тележкой – в джинсах и коротком сером свитере. Поначалу она показалась мне девчонкой. Во всяком случае, я очень на это надеялся, иначе у меня не хватило бы духу с ней заговорить. Со спины фигура у нее была идеальная.

Я глаз не мог отвести. В такт шагам она слегка покачивала головой. Вроде бы совсем не под музыку, что доносилась из динамиков. Рик вечно ставил эту дурацкую FM-станцию. И песенка дурацкая, «Выдрина любовь» [10].

Она остановилась перед китайскими продуктами, потянулась за соевым соусом, между джинсами и свитером обнажился кусок спины, и я узнал ее. Мать Эсме собственной персоной. Покраснев, я оглянулся по сторонам, не видит ли меня кто. Только потом сообразил, что мысли-то мои все равно не прочитать.

Мерсеры жили в двух милях к востоку от места пересечения Стреляй-роуд с Блэк-Лик-роуд, это вторые наши ближайшие соседи после Скипа. Их четверо: Эсме, ее маленький брат Зак и родители. Мать зовут Келли.

Не в первый раз тело Келли Мерсер притягивало мое внимание. Я часто смотрел на нее в магазине, а иногда сталкивался с ней, когда забирал Джоди, гостившую у своей подружки Эсме. В день похорон отца Келли накормила нас лазаньей, а когда объявляли приговор маме, приготовила нам фаршированную курицу; одно время она частенько заходила к нам посмотреть, как мы справляемся, пока враждебность Эмбер и моя неспособность поддержать разговор не положили этому конец.

Как-то раз мы даже обсуждали ее со Скипом. В наше последнее лето в школе мы часто болтались возле железнодорожных путей, как-то решили пройти короткой дорогой через землю Мерсеров и увидели, как Келли с детьми плещется в ручье в мокрых джинсовых шортах и розовом лифчике бикини, и я выдохнул: «Ты только глянь».

Скип подумал, что я придуриваюсь. Сказал, я больной. Сказал, вожделеть чужую мать все равно что хотеть трахнуть свою родственницу.

А я ему ответил, что если она потрется об него своими мокрыми шортами и прошепчет на ухо: «Возьми меня», он моргнуть не успеет, как из штанов выпрыгнет.

Он странно посмотрел на меня и пробормотал: «Ты точно больной».

– Привет, Харли.

Она меня заметила. Очень хорошо, я не против. Только никогда не знаю, что ей сказать. Да и непонятно, как к ней обращаться: как к маме Эсме, как к миссис Мерсер, угостившей нас лазаньей, или как к красотке в розовом бикини.

– Здрасьте, – буркнул я в ответ.

– Как твои дела? – спросила она мягко, но настойчиво, будто ответ для нее важен.

– Нормально.