Эндрю Пайпер - Демонолог

Девочка бежит к отцу. Он останавливается, берет ее на руки и нависает надо мной. К этому времени кое-кто из родителей и детей уже смотрит в нашу сторону и даже подходит поближе, чтобы было лучше видно.

– Вы кто? – спрашивает он меня.

– Репортеры.

– Откуда?

– Из «Геральд», – вступает О’Брайен.

Мужчина оборачивается к ней, потом обратно ко мне.

– Я уже беседовал с одним парнем из «Геральд», – говорит он. – И это означает, что вы двое – гнусные лжецы.

Мы не спорим с ним по этому поводу. Моя подруга не в том состоянии, чтобы предупредить то, что должно произойти дальше, а я не могу придумать, как мне подняться на ноги, выпрямиться и достаточно быстро выбраться из зоны поражения ногами или кулаками разгневанного отца, чтобы избежать его ударов. И мы все трое замираем во взаимном принятии неизбежного.

Именно в этот момент я понимаю, что ошибся по поводу причин ярости этого мужика. Он злится не на нас, не на то, что мы разговаривали с его дочерью. Он вообще, в сущности, не злится. Он напуган до потери сознания тем, что его дочь рассказала ему о Тоби, о ребенке, которого не существует. О мальчике, который говорил ей и ее одноклассникам, чтобы они начали мечтать и видеть сны о самых гнусных вещах, которые они могли бы проделать, а потом осуществить эти фантазии на самом деле.

– У меня пропала дочь, – говорю я этому мужчине, достаточно тихим голосом, чтобы меня слышали только он и его ребенок. При этих словах он замирает еще более неподвижно, чем прежде. – Я разыскиваю свою маленькую дочку.

Что-то в выражении его лица подсказывает, что он не только поверил мне, но еще и понимает, что мои поиски имеют какую-то связь с этим Тоби и избитым мальчиком. А еще с тем, чего он совершенно не понимает, с тем, что вломилось в его прежде такой неплохой мирок обычного жителя Флориды. Он воспринимает это, хотя и не понимает до конца, не понимает даже приблизительно. И поэтому еще крепче прижимает к себе дочь и отступает назад.

Это дает мне возможность вернуться обратно к «Мустангу». О’Брайен следует за мной, отстав на полшага. Выражение лиц родителей и детей, а также снующих повсюду репортеров свидетельствует о том, что они воспринимают наше отступление с чувством удовлетворения и даже благодарности, свойственным людям, отлично понимающим, что, как бы скверно ни обстояли дела у нас, они обстоят совсем не так скверно, как у них самих.

Может быть, это из-за того, что Элейн выглядит в большей степени больной, чем большинство лечащихся здесь людей, но нам оказывается очень легко дойти до главного сестринского поста медицинского центра Джупитера, выяснить номер палаты Кевина Лилли, уверить всех, что мы его ближайшие родственники, и получить инструкции, как добраться до постели самого известного в Центральной Флориде пациента отделения интенсивной терапии.

Надо добраться от поста до третьего этажа – на лифте, поднимаясь в котором, мы оба гадаем, что нам удастся узнать от мальчика, пребывающего в коме.

– Может, на нем есть какая-нибудь отметка, – предполагает моя спутница.

– Три шестерки, к примеру? Или пентаграмма?

– Не знаю, Дэвид. Это ведь ты меня сюда притащил. Сам-то ты на что рассчитываешь?

– Может, пойму, когда его увижу, – говорю я.

Удача сопутствует нам, когда мы добираемся до палаты Кевина и обнаруживаем, что там нет ни озабоченных родителей, держащих его за руку, ни других хлопочущих посетителей, как можно было ожидать. Медсестра, меняющая ребенку катетер для внутривенного вливания, поясняет, что все они только что убрались домой, спать.

– А вы разве не с ними? – спрашивает она.

– Мы приехали из Лодердэйла, – говорит О’Брайен, как будто это достаточный ответ на все вопросы о нас.

Через минуту мы уже остаемся наедине с Кевином и подключенными к нему аппаратами, гудящими, вздыхающими и попискивающими. Мальчик весь опух, кожа его обесцвечена, и в целом у него такой вид, словно на нем еще висит старая кожа, из которой он вырос и скоро ее полностью сбросит, после чего из-под нее на свет появится новый ребенок. Его голова вызывает наибольшее беспокойство. Весь череп завернут в какие-то сложные повязки, утыкан тампонами и пластырями, защищающими мозг от контактов с обломками кости в тех местах, где эти обломки еще торчат. Но труднее всего смотреть на его закрытые веки – они блестят, как новенький линолеум.

– Кевин?

Подруга удивляет меня, первой позвав мальчика. Всю дорогу сюда она полагала, что ехать в медцентр совершенно бессмысленно, и, возможно, была права. Но жалость, которую вызывает этот ребенок, подвигает ее на попытку установить с ним контакт. Дотянуться до него, найти его в том отдаленном и неизвестном месте, где может находиться и Тэсс.

Аппараты попискивают. Кевин дышит, трубочки, уходящие в его ноздри, издают всасывающие звуки, как соломинка, опущенная в пустой стакан. Но он нас не слышит.

– Почему это с ним случилось? Зачем? – шепотом спрашивает Элейн, вытирая щеки.

Затем, чтобы доказать, что они с нами. Что они всегда были с нами.

– Я не знаю, – говорю я.

– Нас сюда притащило, чтобы мы видели вот это?

Совращение человека. Самое огромное достижение. Шедевр в процессе создания.

– Я не знаю.

О’Брайен подходит к окну и выглядывает наружу. Над горизонтом, тонущим в океане, собираются облака, подобно разрозненным, запутавшимся мыслям. Через несколько часов наступит вечер, и в больнице останется только немногочисленная ночная смена. И Кевин тоже останется здесь, одинокий, лишь в компании открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления, что валяются на прикроватной тумбочке, и гроздью сдувшихся воздушных шариков на подоконнике.

– Мы с тобой незнакомы, – шепчу я ему, подойдя к самому краю кровати. – Но Тоби со мной тоже разговаривал.

Какая-то часть меня – самая глупая, но самая смелая в своих ребячьих верованиях в магию – ожидает, что это вызовет ответную реакцию мальчика. Это потому, что поиск, в который меня побудило пуститься Безымянное, привел меня к самому сердцу тайны, и я сам теперь стал ключом ко всем загадкам. Суть дела в том, что все мы теряем кого-то, про кого думаем, что не можем без него обойтись. У всех у нас случаются в жизни подобные моменты, когда мы уверены, что наши обращенные к небесам мольбы, наши мрачные заклинания могут вызвать чудо.

– Кевин? Я тот человек, о котором тебе говорил Тоби, – говорю я, наклоняясь к самому уху мальчика. Его кожа пахнет дезинфектантом. – У меня есть маленькая дочка, чуть старше тебя. И с ней случилось что-то нехорошее, как и с тобой. Именно поэтому я и приехал сюда, проделал такой длинный путь, чтобы увидеться с тобой.

Ничего. Может, даже меньше, чем ничего. Дыхание ребенка на слух более частое и неглубокое, когда я близко к нему наклоняюсь. Его связь с жизнью еще тоньше и ненадежнее, чем мне показалось при первом взгляде.