Сохейр Хашогги - Мозаика (в сокращении)

В конце концов, ее собственный отец родился в Ливане. Эмигрировав в Америку в шестнадцать лет и женившись на американке ирландского происхождения, он все равно сохранил традиции, в том числе и кулинарные. Несмотря на культурные различия, а иногда и благодаря им Джозеф и Шарлотта сумели создать крепкую семью.

Дина любила своих ливанских родственников, любила страну, национальные блюда, но считала себя американкой. Арабская часть ее души была как любимая тетушка, которая живет далеко и к которой Дина иногда наведывается, а потом возвращается домой, к своему американскому «я».

Да, Дина очень расстроилась, когда близнецы пришли и расплакались. Она поговорила с ними, объяснила, что некоторые люди ведут себя плохо, когда напуганы. Потом она побеседовала с учительницей близнецов и с директором школы, после чего всему классу, а затем и всей школе прочли лекцию о национальных предрассудках. Дина сделала все, что могла, чтобы защитить своих детей, и разве это не доказательство того, что она любит их не меньше, чем Карим? И даже больше, ведь он никогда не задавался вопросом, каково им будет в Иордании. Ведь эта культура для них чужая…

«…и в особенности, как тебе известно, я беспокоюсь за Али: я не хочу, чтобы с ним случилось то же, что с его братом».

А вот это — истинная причина его поступка, подумала она с горечью.

В дверь позвонили. В домофоне раздался голос Сары.

Они бросились друг к другу, обнялись. А затем Сара, отступив на шаг, внимательно оглядела подругу. Дина знала этот взгляд доктора Гельман: что с этим ребенком и чем я могу ему помочь?

Как же приятна такая дружеская забота.

Дина разрыдалась.

На высоте одиннадцать тысяч метров небо оставалось светлым, хотя земля внизу уже погрузилась во тьму. Скоро принесут еду, а потом покажут кино. Карим знал, что они пролетают над восточной оконечностью Ньюфаундленда. Он много раз летал этим маршрутом.

Но хотя путь был знакомый, этот полет никак не походил на все предыдущие. В течение последнего часа, пока они удалялись все дальше и дальше от Нью-Йорка, от Америки, напряжение мало-помалу оставляло его. Завтра в это время они уже будут в Иордании.

Он начал успокаиваться, но тут навалилась усталость. Как будто он только что пробежал марафонскую дистанцию.

И еще он чувствовал себя вором.

Он этого ожидал. На самом деле он начал мучиться виной, когда только задумал этот план. Но решил, что это неизбежный побочный эффект и это надо пережить, иначе не удастся достичь результата. Необходимо было, забыв о личных удобствах, двигаться вперед и вперед.

Он не считал себя образцом для подражания, но полагал, что он человек порядочный и разумный — это привил ему его отец. Он бы предпочел все обговорить с Диной и убедить ее, что для Али с Сюзанной так будет лучше, даже для них, Карима и Дины, это будет лучше. Но это было совершенно невозможно.

Они давно уже разошлись во взглядах на жизнь. Он все еще любил ту чудесную девушку, на которой женился, но ему казалось, что они уже много лет не могут договориться ни о чем даже мало-мальски существенном. Дина бы никогда не согласилась переехать в Иорданию. Сколько раз в разгар споров — например, о том, как воспитывать детей, — она настаивала, что они не арабы, а американцы. Точка. Конец дискуссии. Конец доводам рассудка.

Нет, он выбрал единственно возможный способ. Вот только…

Двадцать лет улетали прочь — семейная жизнь, мечты юного Карима Ахмада.

Да, конечно, он понимал, как поступил с Диной. Но он пообещал себе, что никогда не будет противиться ее встречам с детьми. И все же…

Он точно знал, что бы чувствовал, если бы оказался на месте Дины. Он бы был готов… На что? На убийство? Да на все, что угодно. И Дина чувствует то же самое. Она теперь будет ненавидеть его до конца жизни.

Но у меня не было другого выхода, в тысячный раз повторил он себе.

Разве можно совершить правильный поступок по неправильной причине? Или неправильный по правильной?

— Пап, у тебя голова болит?

Сюзанна смотрела на него озабоченно. Почти каждую ночь его мучили головные боли, с тех самых пор… С каких? Когда он узнал про старшего сына? Или раньше? Во всяком случае, дочка переживала за него и за его боль. Дома она всегда играла в медсестру.

— Нет, дочурка, — ответил он, хотя уже чувствовал, как стучит в висках. — Я просто немного устал. Но спасибо, что спросила.

Она сидела рядом с ним, такая маленькая в огромном кресле салона первого класса. За ними сидели Али и Фатма. Время от времени дети менялись местами.

— Мы скоро прилетим? — Сюзанна спрашивала это уже во второй раз. Али тоже спросил два раза. Вот они, близнецы.

— Скоро, драгоценная моя. Ты заснешь, а когда проснешься, мы уже будем на месте. — Он надеялся, что дети скоро заснут. И Фатма тоже.

— А мамочка там будет?

— Драгоценная моя, я же тебе все объяснял по дороге в аэропорт. Помнишь? Мама прилетит потом. Но зато ты скоро увидишь джиддо и тайту, дедушку и бабушку. А еще дядю Самира и тетю Сорайю. И своих кузенов. Ты их помнишь?

Удивительно, но Али и Сюзанна, которые бывали в Иордании только раз в год, отлично помнили своих кузенов, чему Карим был очень рад. Пока они будут вспоминать детей Самира и Сорайи, они не будут расспрашивать про мамочку.

Принесли ужин, и это было новое развлечение. У них были свои телевизоры, и они могли сами выбрать фильм. Карим поставил им фильм про Гарри Поттера. Близнецы некоторое время, борясь со сном, смотрели его, но потом мирно засопели.

Но перед тем, как заснуть окончательно, Сюзанна сказала:

— Как же хочется, чтобы мамочка была с нами, когда мы проснемся!

— Ты скоро ее увидишь, дочка. Обещаю. А сейчас — спать!

Вскоре Карим услышал, как стала тихонько похрапывать и Фатма.

«Сжигать мосты», — подумал он. Эти слова донеслись эхом из прошлого. Армия, идущая в наступление, сжигала за собой мосты, чтобы не было соблазна отступить, бежать с поля боя. Но Карим все-таки чувствовал, что отступает. Бежит. Бежит от врага, которого сам толком не знает, сжигает мосты, чтобы этот враг его не нагнал.

Что это за враг, он стал осознавать только несколько лет назад: он понял, что дело в самой американской культуре, даже в тех ее аспектах, которые он в юности восхвалял и превозносил. Вот в чем, как понимал он теперь, все коварство: нужно достичь зрелости, чтобы научиться различать, когда свобода превращается во вседозволенность и безответственность, а зрелость — последнее, что ценится в Америке.

Трудно было собрать все в одно целое. Но некоторые образы все-таки особенно кололи глаза. Например, девочки-поп-певицы, Сюзанна их уже боготворит, а там — девчонки-подростки, которые словно соревнуются, которая из них больше смахивает на проститутку. А спортсмены, из которых Али делает идолов: наглые, безмозглые юнцы с крашеными волосами, проколотыми ушами и все в татуировках. Да в такой обстановке Али вполне поверит, что жизнь, которую выбрал его брат, вполне нормальная, даже похвальная.