Уильям Хортсберг - Сердце ангела. Рассказы

Снаружи постепенно темнело, голые деревья во дворе преобразились в силуэты на фоне кобальтового неба, чтобы затем слиться с кромешной тьмой. Я непрерывно курил, наполняя девственно чистую пепельницу окурками. Около семи дом осветили лучи света фар и вскоре погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не услышал ни звука, пока в замке не повернулся ключ.

Он щелкнул выключателем, и прямоугольник света пронизал темную гостиную, высвечивая мои вытянутые ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что меня выдаст запах дыма, но, видимо, ошибся. Он повесил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда доктор включил там свет, я направился туда же через столовую.

Казалось, доктор Фаулер не замечал моего «дипломата» на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк двери из столовой.

— Самое время для вечерней дозы? — спросил я.

Он резко повернулся, прижимая к рубашке обеими руками картонку с молоком.

— Как вы сюда попали?

— Через щель в почтовом ящике. Почему бы вам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?

— Вы не из НИЗа. Кто вы?

— Меня зовут Энджел. Я частный сыщик из города.

Я вытянул один из кухонных стульев, и он устало сел на него, держась за свое молоко, будто это было все, что у него осталось.

— Взлом и вторжение — серьезные преступления, — заметил он. — Полагаю, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?

Я повернул свой стул сиденьем назад и оседлал его, сложив руки на спинке из гнутого дерева.

— Мы оба знаем, что вы не вызовете полицию. А вдруг они отыщут в холодильнике наркотики?

— Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.

— Бросьте, док, я видел, как ваши «препараты» варятся в ванной. Вы давно уже «на игле»?

— Я не… наркоман! И не потерплю вмешательства в мою личную жизнь. У меня жестокий ревматоидный артрит. Иногда, когда боль становится нестерпимой, я применяю слабый обезболивающий наркотик. А теперь, будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.

— Валяйте. Могу даже набрать для вас номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.

Доктор Фаулер обмяк в своем мешковатом костюме, съеживаясь у меня на глазах.

— Чего вы от меня хотите? — Оттолкнув картонку с молоком в сторону, он оперся подбородком о ладони.

— Того же, зачем я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.

— Я рассказал все, что знал.

— Перестаньте валять дурака, док. Либлинга никогда не переводили ни в какую больницу для ветеранов. Я знаю это, потому что звонил в Олбэни и проверил. Не слишком было умно пытаться отделаться такой дешевкой.

Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил.

— Вторая ваша ошибка в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. Они не очень-то были в ходу в 1945-м.

Доктор Фаулер простонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.

— Я знал, что все кончено после того, как у нас появился тот человек. Около пятнадцати лет им никто не интересовался, никто.

— Похоже, парень наконец-то пользуется успехом, — заметил я, крутанув колесико своего «Зиппо» и сунул кончик сигареты в пламя. — Где он сейчас?

— Не знаю. — Фаулер выпрямился. Кажется, этот разговор отнял у него все силы. — Я никогда не видел этого пациента после войны.

— Но ведь он куда-то отправился, доктор?

— Не имею понятия, куда. Как-то ночью, — это было давно, — за ним пришли какие-то люди. Он сел к ним в машину, и они уехали. Больше я его не видел.

— В машину? Мне казалось, что он был совершенно невменяем.

Доктор потер глаза и моргнул.

— Когда он прибыл к нам, он был в коме. Но уже через месяц, хорошо реагируя на лечение, встал на ноги и чувствовал себя неплохо. Обычно днем мы играли с ним в теннис.

— Значит, он уехал нормальным?

— Нормальным? Это гадкое слово, «нормальный». Абсолютно ни о чем не говорит. — Нервные пальцы Фаулера сомкнулись в кулаки на выцветшей клеенке. На левой руке сверкнула золотая «печатка» с пятиконечной звездой. — Что касается вашего вопроса, — Либлинг был не похож на нас с вами. Придя в себя и обретя речь, зрение и прочее, он продолжал страдать от острой амнезии.

— То есть, потерял память?

— Совершенно верно. Он понятия не имел, кто он и откуда здесь появился. Даже собственное имя ничего для него не значило. Он уверял, будто он — кто-то другой и когда-нибудь вспомнит обо всем. Я сказал, что за ним приехали друзья, но ему пришлось поверить мне на слово. Джонатан Либлинг не узнал их. Для него они были чужими, впрочем, ему было на все наплевать.

— Расскажите об этих друзьях подробнее. Кто они? Как их звали?

Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.

— Это было так давно. Я постарался выбросить это из памяти.

— Только не пугайте меня своей амнезией, док.

— Их было двое, — медленно произнес он, и слова словно приходили к нему издалека, просеиваясь сквозь сито сожалений. — Мужчина и женщина. Не могу вам сказать ничего о женщине: было темно, и она оставалась в машине. В общем, раньше я ее не видел. Мужчину я знал, встречал его несколько раз. Именно он выполнил все формальности.

— Как его звали?

— Он назвался Эдвардом Келли. Проверить это я не мог.

Я пометил имя в моей черной книжечке.

— А что это были за формальности? В чем там дело?

— Деньги! — Доктор выплюнул это слово, будто кусок гнилого мяса. — Разве у каждого человека нет своей цены? Так вот, у меня она была. Однажды этот парень Келли пришел ко мне и предложил деньги…

— Сколько денег?

— Двадцать пять тысяч долларов. Может, сейчас эта сумма не кажется огромной, но во время войны я и мечтать о такой не смел.

— С ней и сейчас можно осуществить кое-какие мечты, — заметил я. — Что нужно было за эти деньги Келли?

— Вы и сами уже догадываетесь: выпустить Джонатана Либлинга, не оставляя записи в досье. Уничтожить все свидетельства о его выздоровлении. И самое главное, мне следовало делать вид, будто он все еще числится пациентом у «Эммы Харвест».

— Именно это вы и делали.

— Это было несложно. У Либлинга не было никаких посетителей, кроме Келли и своего театрального агента — или менеджера, не помню точно.

— А как звали этого агента?

— Кажется, Вагнер, а имени я не помню.

— Он был в сговоре с Келли?

— Насколько я знаю, нет. Я никогда не видел их вместе и похоже, он не знал, что Либлинг исчез. Он регулярно звонил несколько месяцев, или раз в год, чтобы спросить, не наступило ли улучшения, но сам никогда не приезжал. А потом и вовсе перестал звонить.

— А как же клиника? Администрация не заподозрила, что у них пропал пациент?