Игорь Резун - Мечи свою молнию даже в смерть

Они открыли двери приюта. Они вошли в холл с образами девы Марии. Они остановились в центре: сестры пали на колени, и монсеньор Керубино Карлос Кастельо Армиссандро ди Жаригаш, светлейший прелат Ватикана, протянул им бледную руку. Они приложились к этой холодной коже, отдающей уксусом, и монсеньор, поправив другой рукой крест на сухой груди, резко проговорил:

– Да хранит вас Святой Крест и благоволение Папы! Приготовьтесь к получению даров для воспитанниц приюта. Я хочу видеть их всех.

Сестры покорно склонили головы, поднялись с колен и пошли по коридору. По дороге негритянка, вращая белками выпученных глаз, – у нее была незалеченная базедова болезнь, – обронила по-английски:

– Сестра, иди в кастелянную. Прелат проверит все белье, я уверена. Оно должно быть новое!

Сестра Ксения кивнула. В ее худом теле звенела струна. Она поднималась наверх, на второй этаж, но почему-то ее белые кроссовки миновали дверку кастелянши и проследовали прямиком в палату номер три.

Там никого не было, кроме Мириклы и Патрины, – все обитатели задержались в столовой, за какао. Сестра Ксения вошла резко, не постучав, не осенив себя крестом, не проговорив привычного: «Да Хранит Вас Господь!» – и выдохнула враз осипшим голосом:

– Идите за мной, сестры!

Они только раз посмотрели на нее. И все поняли. Мирикла выдернула из-под приютского матраса совершенно плоскую от долгого сдавливания черную папку-сумочку и встала. Патрина – тоже. На ее ногах тоже оказались кроссовки, черненькие и жесткие.

– Быстрее…

Она вела их второй лестницей, но почему-то не в столовую, а вниз, в подвал.

А в столовой приюта сестры стояли у стенок. Молчаливые, потупившие глаза под крахмальными колпаками. Спившиеся старухи и прозревшие бомжихи, молодые проститутки, повернувшиеся к вере, и просто измученные болезнями и жизненными невзгодами женщины средних лет. Монсеньор Керубино ди Жаригаш проходил мимо их строя, раздавая розовые облатки из золоченой дароносицы и торопливо осеняя крестом, снятым со своей шеи. Серебряная цепочка сосуда позвякивала. Монсеньор бормотал молитву. Сестра Жозефина следовала за ним.

Вечерний свет мягко лился в высокие окошки с решетками. Тихо шуршали шаги монсеньора и полы его летящего плаща с красным подбоем. Дойдя до конца строя, монсеньор вдруг резко остановился, задержав в руке очередную облатку, и, прервав бормотание молитвы, резко спросил:

– У вас должно быть тридцать пять послушниц. Здесь – тридцать три. Где еще ДВЕ?

Сестра Жозефина выпученными глазами оглядела строй. Господи Иисусе! Точно! Нет двоих, за которых вечно просит сестра Ксения. Ну, она с ней разберется – потом, после визита… Сестра Жозефина торопливо облизала полные губы.

– Они, видимо, задержались в палате. Разрешите, монсеньор, я их приведу?

– Не надо нарушать покой сестер Христовых, – неожиданно мягко возразил человек с тонзурой, – мы навестим их с вами вместе, сестра! А остальные пусть подождут здесь.

Сестры склонили колпаки. Черные люди, сопровождавшие монсеньора, встали у дверей. Керубино ди Жаригаш вышел с негритянкой в коридор. Она вела его к палате, едва поспевая за широким шагом черного плаща. Когда пришли, сестра растворила дверь и увидела… пустую палату. Она замерла, немея.

Но монсеньор не удивился. Он подошел к одной из постелей и сунул тонкую, бледную руку меж безупречно уложенного белья. Потом вынул ее, приблизился к женщине и тихо сказал:

– Они только что были тут. Где они, СЕСТРА?!

– Но, монсеньор, я не знаю… Наверное…

В его руке мерцал рубинами крест. Белый палец нажал на самый большой камень, кроваво блеснувший под его пальцем, и тотчас из серебряного кончика креста вывалилось острое жало стилета. Этот стилет вознесся над сутаной сестры и в одно мгновение распорол ткань от горла до подола… Обнаженное, обрюзглое тело с плоскими вислыми грудями, испещренными сиреневой географией вен, сверкнуло в разрезе сине-белой сутаны.

– Сестра, ГДЕ ОНИ?

Она выкатила и без того выпуклые, болезненные глаза и показала ими куда-то вниз, ибо догадка, пронзившая ее мозг, запоздала и не могла блокировать движение мысли.

Стилет уперся в ее большой живот, живот шестидесятилетней женщины.

– Где ваша вторая сестра, Ксения?

Она молчала. Молчала, уже все понимая и не имея сил шевельнуться. А стилет воткнулся в эту мягкую подушку, разрезал кожу и вывалил наружу ее сизые кишки. Последнее, что она успела почувствовать перед чудовищной болью, разорвавшей сознание, так это своя теплая кровь, свободно пролившаяся по ее полным, бесстыдно голым ногам вниз.

Монсеньор повернул стилет несколько раз, наматывая плоть на жало, и, когда разрезанное надвое тело мягко сползло ему под ноги, переступил через него.

С конца католического креста густо капала чернеющая кровь.

В этот момент под ним, в захламленном коридоре приюта, стукаясь о старые кровати и задевая ногами ржавые утки, пробирались трое. Они зашли в неприметный тупичок, в конце его свежела чуть покрытая пылью кладка. Рядом, к стенке прислонена была массивная дубовая дверь, когда-то, видимо, стоявшая на месте заложенного проема. Зеленая медь снятых петель тускло поблескивала под лучом фонарика, который держала в руке сестра Ксения. Она что-то искала.

Нашла.

– Позволь, сестра! – мягко проговорила Мирикла и отобрала у нее кувалду.

Цыганка взяла ее, холодящую металлом, в руки с серебряными перстнями и размахнулась, отстранив сестру. Кувалда ударилась в кирпичную стену, и та гулко загудела. Тотчас сверху раздались какие-то хлопающие звуки, будто все сестры приюта, не снимая тапок, разом заплясали чардаш.

Даже в темноте было видно, как побелела сестра Ксения и начала креститься.

А наверху, стоя в проеме дверей столовой, двое черных достали из-под полы дорогих пиджаков короткоствольные, девятимиллиметровые пистолеты-пулеметы Uzi. Калибр патрона Parabellum. Это произведение офицера израильской армии Узи Галла изрыгнуло ливень пуль в расставленных по стенкам женщин. Пистолеты-пулеметы нагревались, работая, и глушители надежно прятали звук. А все эти женщины, молодые и старые, получая пули в животы, груди и лица, просто сползали вниз. Некоторые метались, и пули сначала выламывали им кости и отрывали уши, а только потом настигали уже окончательно.

Они кричали, эти мятущиеся тела, но толстые стены не пропускали криков, а работники делали свое дело спокойно, словно скашивали дурную траву на поле, и монсеньор Керубино Карлос Кастельо Армиссандро ди Жаригаш спокойно наблюдал за этой кровавой жатвой. Кровь негритянки капала с его черного плаща, подбитого тканью цвета этих капель.

Когда последнее шевеление в груде мертвых тел стихло, он резко бросил: