Игорь Резун - Мечи свою молнию даже в смерть

– Да, Бено, именно так… Патрине ее волосы я сохранила. Жалко их. Я думаю, гоженько, сделать пластическую операцию. Слышал, что это такое?

– О… но…

– Нет, Бено. – Мирикла откинулась на спинку низенького диванчика, чуть прикрыла глаза, выпила еще вина. – Нет, гоженько… Мы и так погубили многих, слишком многих. Мы с Патри опасны, Бено, как динамит. Я не хочу, чтобы Зло по нашим следам пришло в табор. Дай нам переночевать у вас одну ночь и…

Она замолчала. Черные ее, не потерявшие блеска глаза сверлили Бено, смотрели требовательно.

– Что, биби?

– Мне нужна машина, – резковато выдохнула она. – Любая. Нет, не дорогая… Обычная машина, которую не остановят на трассе, чтобы содрать денег. Еще одежда. Городская одежда, не наша. И… и деньги, Бено. Ты знаешь, сколько стоит пластическая операция?

Бено молчал. Потом обреченно поднялся, ступая тяжело – слишком тяжело для его молодого тела – подошел к шкафу в углу комнаты, звякнул ключами и извлек на свет небольшую картонную коробку из-под каких-то импортных запчастей. Бено положил ее на стол, между вином и печеньем. Сняв с пояса короткий, страшной остроты нож, Бено рассек скотч, переплетавший коробку. Картонные края разошлись, показывая тугие пачки американских денег, перетянутые резинкой.

– Вот, – он чуть подвинул коробку Мирикле, демонстрируя свое непоколебимое решение. – Вот. И не отказывайся, биби! Пятьдесят тысяч… Ты нам больше давала, на наш Центр. Это то, что осталось. Бери! А машину я тебе сегодня найду.

Мирикла посмотрела на него протяжным, как крик раненой птицы, взглядом. И только молча кивнула.

Ей бы в голову не пришло отказываться.

…И вот сейчас она сидела в «опеле», за оконечностью Чемского бора, шелестящего листвой на берегу Обского моря, курила длинную крепкую сигариллу и размышляла – что делать дальше? Конечной целью задуманного путешествия, конечно, являлась Греция, но добраться туда через салоны воздушных лайнеров, посты таможен и стойки паспортного контроля было делом немыслимым: никто бы сейчас, после давней смерти Антанадиса, не выдал ей, фактически безродной и нигде не проживающей, ни российского загранпаспорта, ни греческой визы. Оставалось одно – путешествие на автомобиле в Крым, по окольным дорогам, минуя оживленные магистрали, а там – бегство через Черное море и Босфор.

Мирикла затушила окурок в пепельнице машины, и в этот момент, когда ее длинные сильные пальцы давили коричневый трупик сигариллы, до ее ушей донесся выкрик – а точнее, вскрик. Очень тихий, заглушенный стеной деревьев – почти внутренний. Но, тем не менее, услышанный сердцем цыганки.

Мирикла встала, огляделась и, уловив направление, – крик шел из сосен на берегу – пошла, бесшумно ступая загорелыми ногами по ковру хвои, по дну оврага, выходящего к берегу. Через три минуты она вышла на песчаную поляну. Сосны тут спускались вниз цепочками к песку, вонзая в него свои мощные корни. А на одной из сосен, на высоте почти двух этажей, сидела на ветке девочка. Руками, поднятыми вверх, она вцепилась в другую ветку, а голыми худыми ступнями – в темную сосновую кору.

Девочка держалась из последних сил, только руками. Сук, на котором она сидела, обломился, показав ярко-желтый, острый, как клыки, излом.

Еще пара минут – и она рухнет.

Девочке было лет одиннадцать. Синенький купальник, очень худое тело, выпирающие ребрышки, такие же, как и у Патрины, худые и испачканные в саже костра ступни и кисти рук. У девочки были соломенно-золотистого цвета волосы и очень светлые глаза.

Мирикла напряглась, остановилась под деревом, прикинула количество и крепость сучков. Снизу они торчали из сосны в разные стороны, короткие, обугленные, – только ступню поставить на них, не больше. Видно, по ним девочка и забралась туда, наверх.

– Далеко видно? – как ни в чем ни бывало, спросила женщина, подходя к стволу. – Корабль видишь?

– Нет, – ответила та.

Голос у нее дрожал. Но, видно, характер этой девчонки был гораздо крепче и ее тела, и даже покачивающегося под ней сука. На побледневшем лице слез не видно.

– Э, значит, ты не видишь корабль! – с разочарованием протянула Мирикла. – Давай я тебе расскажу. Когда я была такой маленькой, как ты, я тоже очень любила лазить по деревьям. И я всегда мечтала, что когда-нибудь, забравшись на самое высокое дерево, я обязательно увижу корабль. Большой корабль, с парусами цвета индиго. Ты знаешь, что такое индиго? Я тебе сейчас расскажу. Индиго – это такая краска, которая…

Говоря так, Мирикла лезла на дерево. Сосна была теплой, нагретое дерево пряно пахло смолой, щекотало ноздри. Пальцы рук и ног Мириклы сразу стали липкими от смолы. Она тщательно рассчитывала силы, прежде чем взяться за тот или иной сучок. А излом под худой попкой в синей ткани уже заметно лохматился – волокна древесины лопались. Под ними шуршало прибоем Обское море.

– …краска индиго считалась волшебной. Она ярко-синяя… как твой купальник, только темнее… Вот, и я следила за насекомыми. Там, наверху, летают такие большие жуки с золотистой спинкой, и мне казалось…

Мирикла тяжело дышала. Ее ухо уловило треск древесных волокон. Малышка молчала, босые ступни пару раз соскользнули, царапая по коре. Но женщина была уже совсем рядом с девочкой. Светлые джинсы цыганки покрылись бурыми пятнами высыхающей смолы. Не отстирать. И вот она оказалась совсем рядом, стоя на суку буквально в двадцати сантиметрах и чуть ниже худенькой девочки. Теперь было видно, что у той глаза – не цвета индиго, а серо-зеленые. Но очень светлые и чистые. А на мизинчике ступни – лиловое родимое пятнышко, которое можно было принять за мозоль. Цыганка улыбнулась, тряхнула волосами, в которых звякнули изрядно поредевшие монисто, и предложила:

– Слушай, я думаю, ты очень неудобно сидишь. Ну-ка, полезай ко мне на спину. Осторожно. Я тебя придержу…

Сама она держалась за дерево только одной рукой и цепкими, превратившимися в коричневые крючья пальцами ступней. Девочка едва слышно всхлипнула и, отцепив одну руку, сначала коснулась плеча женщины, а потом забросила на него ногу и, наконец, упала на цыганку, стиснув руками ее шею, как обезьянка.

В этот момент снизу донеслось надрывное и раздраженное:

– Даня-аааа-Яааа-нааа! Чертовы уроды! Хде вы, наконец!

Сук с усталым треском обломился и полетел вниз. Черной корявой кочергой он грохнулся прямо под ноги особы в шафрановом платье. Она подняла обесцвеченную лохматую голову и увидала на дереве женщину, державшую ребенка совсем по-обезьяньи – на спине. Особа в платье вытаращила большие, глупые, блестящие глазища и завизжала пронзительно:

– Аааа! Серега!!! Беги сюда!!! Убивают!!! Ааааа…

Мирикла молчала. Руки девочки стиснули ее горло, поэтому говорить женщина не могла. Чувствуя, как кружится голова, цыганка цеплялась за дерево и потихоньку спускалась, нащупывая ногами скользкие от смолы торчащие сучья.